— Почему осенью все время хочется куда-нибудь свалить?
— Не знаю. Время года, наверное, такое. Вон — даже птицы улетают.
— Ага, на юг — к теплу и солнцу.
Смех натыкается на стену экзистенциальных вопросов. Смех… — когда мы в последний раз смеялись по-настоящему? Просто так, в детском невинном порыве, а не от гнетущей безысходности?..
— Ты как хочешь, а мне все больше хочется сдернуть отсюда.
— Так валяй — я ж не против.
Философский подход Стаса мне нравится. Он отстранен и нейтрален, не лезет с советами.
— Да и чего терять: ни женщины, ни денег, ни славы.
— А тебе всего этого подавай?
— А как же? Помнишь, я про цель спрашивал? Так это, можно сказать, моя цель… была…
— Понятно.
На самом деле никакой цели у меня не было — это я сейчас начинал понимать. Хорошая карьера, достаток, стабильность — это не цели, это просто антураж, мишура, которой не имеющие фантазии люди раскрашивают свое бытие. Цели — они выше и дальше, но потому их обычно и не достичь на практике.
Жаль, что не получилось с философским факультетом. Может, именно там я и нашел бы ответы на большую часть мучавших меня вопросов. Все-таки офис, разбитый на множество секций для клерков, с убивающим зрение мерцанием мониторов и вечно звонящими телефонами, — не лучшее место для осмысления великой тайны бытия.
Мы уперлись в забор, опоясывающий территорию санатория. Дальше при всем желании было не пройти. Мы в последний раз посмотрели на море и вдоль забора пошли прочь — туда, где шелестели на ветру остатками листвы деревья.
Позади нас остался морской простор и Пустота, та первозданная Пустота, из которой произошел мир, и которая одна только и знает его главную тайну. Впереди вновь ждали люди и дела, разговоры и поступки, и — никакой разгадки. Мы шагнули под деревья, и сухие листья захрустели у нас под ногами.
Я вновь подумал о Юле. О Юле, которая сбежала. О Юле, с которой я спал, но никогда не любил. Сегодня она была для меня знаком и символом. Символом невозможности, символом того, чему никогда не произойти. С умной женщиной всегда чувствуешь себя особенным, а с глупой — ничтожеством. Интересно, к какой категории можно было бы отнести Юлю?..
Из моих раздумий меня вырвал Стас:
— Ты в школе хотел умереть молодым?
— Ага, как и все, наверное.
— А сейчас?
— А сейчас я думаю, что и через двадцать и тридцать лет мы будем коптить небо. Если повезет, конечно.
Многие наши кумиры умерли молодыми. Живи быстро, умри молодым — такой у них был девиз. Вот, например, условный «Клуб 27». Двадцать семь — возраст, в котором сбежали с нашего корабля Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и Курт Кобейн. В общем-то, серьезный возраст. С той лишь оговоркой, что эти парни ушли, будучи миллионерами. Мы же в свои годы бедны и никому не известны, а значит, умирать сейчас нам как-то не с руки.
— Почему ты спрашиваешь?
— Да просто так, не бери в голову. Вспомнилось что-то.
Когда жизнь идет совсем не так, как ты себе представлял, — далеко не факт, что и смерть будет соответствовать твоим ожиданиям. Больше я не хочу умирать молодым.
Парк был большой и неухоженный. Извилистые тропинки засыпало палой листвой, разросшиеся кусты царапали нашу одежду сухими ветками. Мы шли, загребая ступнями кучи листвы и с размаху пиная ее вверх. Листья рассыпались в разные стороны, словно праздничное конфетти, на земле оставались темные проплешины, из которых торчали древесные корни. В голове зазвучали чьи-то полузабытые строки:
…а я шел и пинал ногами листья —
золотые флаеры в рай.[1]
Тропинка вывела нас на асфальтированную дорогу, ведшую из санатория в город. Мы пошли по ней. Стас молчал, молчал и я. Где-то в ветвях деревьев каркали вороны.
Надежды осыпаются, как листва, будущее — крик ворона, застрявший среди древесных суков. Склонность моего поколения к рефлексии удачно компенсируется молчаливой решимостью поколений грядущих. Это для них придуманы стабильность и молодежный форум «Селигер». Мое же существование определяется как лабиринт метафизических размышлений и поиска, на плутание в котором я навеки обречен. Наше недовольство настоящим — плод борьбы творческого разума с убогостью предлагаемых схем.
Впрочем, каждое поколение склонно считать себя потерянным, и у них есть на то все основания. История не дает человечеству передышек и прогоняет его через свою мясорубку ежесекундно, ломая и перемалывая. Миф об искушении — начало всех мытарств.
Дорога в город была покрыта старым вздыбившимся асфальтом, в трещинах которого росла трава. На пути нам не встретилось ни одного человека или автомобиля, складывалось впечатление, что она вовсе заброшена. Впрочем, мусор, которым была усеяна обочина, свидетельствовал об обратном.
— Помнишь, — я спросил у Стаса, — мы ходили в гости к твоим подругам Вале и Ане?
— Было дело. Давно, когда ты с армии пришел.
— Ага. Как они поживают?
Стас почесал затылок.
— Наверное, неплохо, — он помолчал, как будто подбирая слова. — Наверное, даже лучше, чем мы. Но я, если честно, не знаю — мы не общаемся.
— Чего так?
— Да странные они какие-то. Вообще я точно не помню, из-за чего мы поссорились.
— Вы поссорились?
— Ну, вроде того… А ты-то чего интересуешься?
— Просто вспомнил.
— А-а-а. Ну, мне тебя порадовать нечем.
— Понятно.
Парк поредел, деревья расступились, сквозь них проглянули дома. Наверное, осенью здесь тоскливо жить. Сезон кончается, и пляж пустеет, море становится серым, а ветер неизменно приносит дождь. Птицы возвещают своими криками приближение последних дней — года ли, эпохи ли или же всех времен вообще. Люди покидают эти места как минимум до следующего лета, и лишь местные жители остаются — и вынужденно смотрят изо дня в день на опустевшие корпуса санаториев, на пустынную полоску пляжа, на ржавеющие под струями ливня кабинки для переодевания.
Дорога из парка выплеснулась на городскую улицу, мы пошли по ней в сторону железнодорожной станции. Каждый думал о своем, каждый лелеял собственное молчание.
Со стороны моря на жилые кварталы наползла огромная лиловая туча, ее рваный край закрыл последние проблески света. В воздухе почувствовалась скопившаяся влага, казалось, между небом и землей натянулась невидимая мембрана, готовая в любую секунду прорваться дождем.
Немного не дойдя до станции, мы зашли в магазин. Я купил бутылку воды и пачку сигарет. Стас взял упаковку чипсов.
На станции было немноголюдно: ближайшая электричка до Города шла только через сорок минут. Мы приобрели билеты и, расположившись на платформенной скамейке, принялись ждать свой поезд.
На асфальт легли первые мелкие капли воды. Смешавшись с пылью, покрывавшей платформу, они превратились в темные пятна, похожие на сыпь.
— Кажется, дождь начинается, — сказал Стас, усердно пародируя интонации мультипликационного Пятачка из мультфильма про Винни-Пуха.
— И зонтика у нас нет…
— Нет, — подтвердил Стас.
— Это и печально.
Но дождь как будто передумал. Побрызгав для затравки редкими каплями на платформу, он так и не начался. Тучи, наползая одна на другую, по-прежнему тянулись со стороны моря, но разрешиться своим дождливым бременем никак не могли.
— Ребят, не подскажете, сколько сейчас времени? — обратился к нам пенсионер, похожий на перепутавшего сезоны дачника.
— Без четверти пять, — ответил ему я.
— А «Зенит» сегодня играет?
— Сегодня. В восемь часов.
— Значит, успею дома посмотреть…
— Успеете.
— Ну, спасибо.
— На здоровье!
Он пошел дальше, в другой конец платформы. Я проводил его взглядом. За собой пенсионер волочил тележку с прикрепленной к ней сумкой. Следом за ним на платформе стали появляться еще люди. Дождя все не было.
— Вроде пронесло, — заметил Стас.
— Ага. Хорошо бы, чтоб без дождя обошлось.
— Да…
Следующие двадцать минут пролетели незаметно. Мы со Стасом молчали и смотрели по сторонам. Платформа медленно заполнялась людьми. Дождь периодически начинался и тут же заканчивался.
Наконец подошла электричка. Мы загрузились в вагон. Голос по громкой связи объявил название следующей станции. Зашипели пневматические двери вагона. Мы поехали в сторону Города. Или от него. Не знаю. Да и какая разница? Мы вновь начали свое круговое движение, не имея возможности остановиться, не зная конечной цели, мы вновь двинулись в неизвестность.
В этот момент за окном, словно пытаясь очистить реальность, стереть из нее все следы нашего пребывания, магическим образом хлынула вода: на сей раз окончательно и бесповоротно пошел дождь, холодный осенний ливень.
[1] Немного измененные строки из стихотворения Алексея Никонова «В три часа».
Испытание Одиночеством
Чад факелов и пляшущие на стенах тени. Чуть меньше загадок, чуть больше загадок. Грядущее таит в себе столько вопросов, что ни прошлое, ни настоящее не смогут вместить в себя ответы на них. Я иду дальше, а это значит, что главное