В гостиной меня уже ждал Морозов. Воевода сидел в кресле, вольготно развалившись, и неторопливо распивая чай. На столике перед ним, прямо рядом с блюдцем, восседал Мурзик — возмущённый, взъерошенный и, судя по виду, глубоко обиженный на весь свет.
— Я же говорил, что добуду тебе тот самый чай. Но не прямо сейчас, — глядя на зверька, терпеливо объяснил воевода и отставил чашку.
Мурзик застрекотал в ответ, возмущённо и с чувством, будто отчитывал Владимира Васильевича за невыполненные обещания. Потом поднялся на задние лапы и… потряс перед воеводой крошечными кулачками.
Жест был настолько человеческим, что я на миг растерялся, сбился с шага и споткнулся о край ковра. От падения меня спасло только то, что я вовремя ухватился за стену.
Морозов даже не повернул головы, лишь уголок его губ дрогнул, будто воевода едва сдерживал улыбку.
— Осторожнее, княже, — заметил он невозмутимо. — Тут у нас с утра переговоры на повышенных тонах. Не хватало, чтобы вы их своим падением сорвали.
Мурзик, не унимаясь, продолжал негодующе стрекотать, время от времени поглядывая на меня, будто надеясь найти поддержку.
— Не обращайте на него внимания, — вздохнул воевода. — Он все утро не в духе.
Владимир Васильевич бросил на меня короткий взгляд, потом машинально прикрыл чашку ладонью, как опытный стратег, заранее предугадавший манёвр противника. И вовремя.
Мурзик, видимо, решил, что момент настал. С молниеносной ловкостью он метнулся вперёд, оттолкнувшись лапами от блюдца, и взобрался на руку воеводы, решительно направляясь к заветной чашке.
Но, наткнувшись на преграду в виде широкой ладони, зверёк замер. Несколько секунд он пытался найти обходной путь: то тянулся сбоку, то заглядывал сверху, то старался просунуть мордочку между пальцев. Всё напрасно.
Когда стало ясно, что хитростью чай не добыть, бельчонок издал жалобный, тонкий, полный отчаяния писк и, театрально откинувшись, свалился прямо на колени Морозова.
Лежал он там, распростёртый, с поднятыми лапками, будто бездыханный герой неудавшегося сражения.
Воевода посмотрел на него сверху вниз, качнул головой и сдержанно произнёс:
— Вот артист… хоть в труппу бери.
Мурзик, не открывая глаз, слегка шевельнул хвостом, видимо, соглашаясь с похвалой, и лишь тихо пискнул, подтверждая, что битва проиграна, но не окончена.
— Доброе утро, княже, — поприветствовал меня Морозов, не отрывая взгляда от стола. — Как вам спалось?
— Доброе, — ответил я, всё ещё наблюдая за неподвижным Мурзиком, распластавшимся у него на коленях. — Ему плохо?
— Ему? — удивленно переспросил Владимир Васильевич и хмыкнул. — Он ждёт, что я потеряю бдительность и попытаюсь привести его в чувство.
— И что же будет? — уточнил я, невольно усмехнувшись.
— А будет то, что этот маленький прохвост совсем разбаловался, — пояснил воевода, всё так же спокойно, будто речь шла не о коварном нападении, а о погоде.
Он на мгновение приподнял пальцы над чашкой — совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы дать бельчонку иллюзию шанса.
Мурзик не шелохнулся. Лежал неподвижно, как будто и правда потерял сознание. Но я заметил, что веки у него дрогнули. Совсем немного. Потом ещё раз. Шерсть на его спине медленно приподнялась, будто под кожей пробежал электрический ток.
Он был готов, как никогда прежде, к стремительному броску на чашку, стоило только руке воеводы двинуться хоть на волосок в сторону.
Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Так вот кто у нас главный стратег в доме, — тихо сказал я.
— Ага, — кивнул Морозов с мрачным юмором. — Только в отличие от вас, княже, он не признаёт правил ведения войны.
Чтобы не допустить очередного подвига на поле чайной битвы, я подошёл ближе и аккуратно взял хитреца на руки.
Мурзик недовольно застрекотал, посмотрел на меня взглядом обиженного героя, которого увели с линии фронта, и тут же попытался вывернуться. Его лапки мелькнули, хвост яростно хлестнул по рукаву, и через секунду зверек уже соскользнул из моих ладоней.
Отпрыгнул на пол, издал возмущённый звук, нечто среднее между писком и ругательством. А потом, не оглядываясь, поскакал прочь. Судя по направлению, бельчонок держал курс туда, откуда доносился голос Никифора.
— И часто он так лютует? — спросил я, опускаясь в кресло напротив воеводы.
— Случается, — вздохнул Морозов и отхлебнул чай. В голосе его слышалась смесь раздражения и тихого восхищения, которое всегда вызывают у взрослых существа с детским упрямством. — Но я сам виноват. Не стоило мне обещать ему азиатский чай из красных цветов.
— Его сложно добыть? — нахмурился я, представив Мурзика, который, наверное, каждое утро ждёт чудесного напитка, словно ребёнок новогоднего подарка.
Воевода хмыкнул.
— Для Мурзика не существует календаря, — спокойно произнёс мужчина, чуть поводя пальцем по краю чашки. — Он не понимает, что я обещал ему это только вчера.
Морозов сделал короткий глоток. Потом, словно невзначай, взглянул в ту сторону, куда минуту назад ускакал бельчонок.
— Для него прошло уже достаточно времени, чтобы потерять терпение, — продолжил Владимир Васильевич, и в уголке его рта появилась знакомая кривая усмешка.
— Это отличает нас от животных, — добавил Владимир, задумчиво глядя в окно, где между ветвей мелькнул луч солнца. — Каким бы умным зверь ни был, он не знает о существовании «завтра». Для него есть только «сейчас». Есть желание, и момент, в который оно должно исполниться.
Воевода помолчал, поставил чашку на блюдце и тихо вздохнул:
— Но вот как только он поймёт, что завтра будет день, и его можно дождаться… вот тогда начнёт планировать.
Я чуть усмехнулся, представив Мурзика с расписанием дел и списком покупок.
Морозов, будто угадав мои мысли, посмотрел на меня искоса и добавил, уже с откровенной иронией:
— И тогда нам с вами не поздоровится. Потому что это будет уже не зверёк, а настоящий стратег. Только без стыда, сна и жалости.
В проёме двери показалась Вера Романовна. На ней было светлое платье: простое, без излишеств, со скромным вырезом и длинной ниже колена. Ткань мягко ложилась по фигуре, светясь в лучах утреннего солнца, пробивавшегося через окно. Волосы она заплела в свободную косу, несколько прядей упрямо выбились из