Гаврила выдохнул и посмотрел прямо на нас. Теперь в его глазах не было растерянности. Там была решимость. Молодая, ещё не наточенная опытом, но очень честная.
— Мне нужно, чтобы олень правда был, — сказал он твёрдо. — Потому что мой куратор открыто заявил, что его здесь быть не должно. Именно «не должно», а не «не может быть».
Он выделил эти слова так тяжело, что на мгновение даже птицы, кажется, перестали петь.
— Не могу ничего доказать, — продолжил он уже тише. — Но мне показалось… что этот олень нашему ведомству не особенно нужен.
Гаврила вновь понизил голос, будто делился тайной:
— Моё руководство не было в восторге от вести из Северска.
Он сделал паузу, облизнул пересохшие губы, переменил ногу и добавил, уже почти шёпотом:
— Я… почувствовал, что если не приеду первым, то кто-то сделает так, чтобы этот олень… исчез. И уже никогда не попадёт в реестр.
Морозов удивленно поднял брови. ю Я же чуть рот не приоткрыл от того, как быстро поменялся Гаврила. Потому что в этот момент, тот растерянный мальчишка в сетчатой шляпе, которая должна была по мнению Зубова защитить его от суровых княжеских пчел, исчез, словно растворился в воздухе. Перед нами стоял человек, который впервые в жизни сделал шаг против системы и теперь со страхом ждал, осудим мы его или поддержим.
— И они прислали того, кто наверняка бы всё испортил, — тихо, почти сочувственно заключил Морозов, глядя куда-то поверх головы Гаврилы, будто мысленно представлял этого «главного проверяющего», шагающего по лесу как бульдозер.
Дроздов вспыхнул мгновенно, как сухая трава, к которой поднесли спичку.
— Считаете меня никчёмным? — выпалил он, поднимая голову чуть резче, чем требовала ситуация. Веснушки на его лице стали ярче, глаза влажнее, а голос дрогнул от несовместимой смеси обиды и гордости.
— Вовсе нет, — спокойно ответил Морозов и слегка покачал головой. Он говорил мягко, с доброжелательной твёрдостью, от которой даже упрямые собаки перестают гавкать. — Но сдаётся мне, ваше начальство не ожидало от вас подвигов. И уж точно не рассчитывало, что вы сделаете слепок без их приказа.
Парень на мгновение задержал дыхание, будто пытался понять: это упрёк или похвала. Затем без притворства коротко кивнул.
— Верно, — признал он, уже спокойнее.
— А значит, — продолжил воевода, чуть прищурившись, — вы сделали всё по своей инициативе.
— Конечно, — ответил Гаврила, и на этот раз в его голосе не было ни тени сомнения.
Он стоял перед нами растерянный, красный, выбившийся из сил, но при этом — удивительно настоящий.
И я поймал себя на мысли, что именно такие люди чаще всего делают то, что потом записывают в отчёты как «непредвиденное, но успешное действие».
— И теперь, столичное ведомство не отвертится от того, что олень действительно существует, — довольно заключил воевода.
Он спустился по ступеням, подошел к застывшему Гавриле и довольно хлопнул парня по плечу. И от этого жеста, паренек вздрогнул:
— Ну да, — пробормотал он.
— Выходит, ведомству придется выписать бумаги на заповедник, — заключил я.
— Верно, — подтвердил Морозов. — А промышленникам придется вернуться в столицу.
Гаврила медленно поднял глаза. Осторожно кивнул. И тихо, будто боясь спугнуть собственное счастье, произнёс:
— Значит… я сделал что-то правильно?
— Вы сделали единственное правильное, — спокойно подтвердил я. — Иначе, олень мог бы пропасть.
Гаврила снова опустил глаза. И, хоть он старался казаться спокойным, я видел, что в груди у него всё дрожит от смеси страха, облегчения и гордости. Как у человека, который впервые в жизни сделал шаг против течения.
— Знаете… — тихо сказал он, сжимая ремень жилетки. — Я вдруг понял там, в лесу… перед оленем…
Он замолчал, сглотнул и продолжил чуть громче:
— Это не просто животное. Это… как будто часть чего-то очень древнего. Большего, чем мы.
Морозов одобрительно кивнул.
— Вы точно прирождённый мастер школы природы, Гаврила Платонович, — заметил он. — Другой бы смотрел и подумал: «Какой красивый и редкий зверь». Но вы сразу уловили суть.
На крыльце повисла тишина. Только ветер мягко шелестел в кронах кленов. Я бросил взгляд на ревизора и заметил, что впервые за сегодняшний день Гаврила выглядел совершенно спокойно. Даже чуть счастливым.
— Идемте в дом, — мягко произнес я. — Никифор наверняка уже приготовил к нашему возвращению вкусный обед.
Гаврила кивнул:
— Да, — пробормотал он и сделал было шаг к крыльцу, но вдруг замер. Взглянул на меня и уточнил:
— А как Никифор догадался, во сколько мы вернемся? Ну, чтобы приготовить обед ко времени.
Морозов усмехнулся:
— Это тайна, которую он просил не раскрывать, — лукаво произнес он. — Идемте, мастер Дроздов.
С этими словами он направился к дверям. Растерянный Гаврила поплелся за ним, и при виде этой милой картины я не смог сдержать довольной улыбки. А затем последовал за остальными в дом.
Глава 22
Опять работа
Гостиная встретила нас прохладой и тишиной. После леса, полного запахов сырости, коры и прелых листьев, помещение казалось каким-то слишком спокойным, словно вымытым утренним светом до чистоты.
Никифор с полотенцем на плече стоял у дверей столовой. И едва мы вошли, он бросил быстрый и лукавый взгляд на Гаврилу, а затем растянул губы в приветливой улыбке. И лишь потом произнес, стараясь придать голосу как можно больше облегчения:
— Живыми вернулись. А я уж, грешным делом, подумал, что снова кого-то искать пойдём.
Домовой говорил это спокойным, ровным тоном, словно рассказывал очевидные и понятные всем вещи. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Может именно от такого поведения Никифора, Гаврила испуганно отшатнулся:
— А что… бывали случаи… пропажи? — глядя на меня, растерянно уточнил он.
Воевода пожал плечами и спокойно ответил:
— Да кто же этих городских считает. Заявлений в жандармерии зарегистрировано мало. А сколько их там в лесу на самом деле сгинуло только одному лешему