— Я знал, что ты не поймёшь, — он махнул рукой. — Мы говорим на разных языках. Мне плевать, что ты обо мне думаешь. Я себя предателем не считаю. Я пошёл на этот шаг потому, что вижу необходимым бороться с системой. Ради страны. Ради людей, что живут там, забитые и обманутые. Им нужно помочь освободиться.
Он горделиво выпятил подбородок. Наверное, видел себя новым Герценом. Случай был показательным. Сидевший напротив меня человек мнил себя лучше, выше, культурнее других. Считал себя высокодуховной личностью, недооценённой окружающим быдлом. А на самом деле был крысой, предателем, уродом в своей семье.
Господи, и вот этот тщится помогать народу… Тому народу, который на самом деле презирает.
— Доктору Лапидусу вы помогли здорово, — бросил я ему в лицо.
Одухотворённость схлынула с его физиономии, как будто кто-то нажал на кнопку смыва. Глаза, только что горевшие риторическим вдохновением, испуганно забегали.
— Я не хотел этого… Я был против, меня не послушали.
Быть причастным к кровавому убийству ему явно не хотелось.
Он что-то заговорил о неизбежности жертв. О том, что это неприятно, но что будущее торжество свободы того стоит. Смотреть на него и слушать всё это было брезгливо.
— Давай не надо рассказывать мне про идеи и про убеждения, — прервал я, прихлопнув ладонями по пыльной поверхности стола. — Я знаю, что ты берёшь за своё предательство деньги. А ещё мне известно, как началось твоя вот эта, — я с иронией указал на скучающих английских мордоворотов, — борьба с режимом. Ты тут заливаешься про идеалы, а по факту полиция приняла тебя без штанов в шведском борделе. На том тебя и завербовали.
Луна вылезла из прорехи в облаках и осветила своим бледным сиянием находящихся в комнате. Лицо Гордиевского, что до этого терялось в сумраке, прорисовалось ясно и отчётливо. На лице этом отразились лихорадочные мысли предателя.
Эти сведения не казались мне достоверными на сто процентов, обиженные коллеги могли после его бегства многое присочинить. Да и в интернете чего только не напишут. Но тут я понял, что попал в самое яблочко.
— Откуда ты узнал? — проговорил он, в голосе сквозила растерянность и досада. — Это, а ещё о томике Шекспира…
— Путём агентурной работы, — отрезал я.
Говорить с ним не было никакого смысла. Скоро всё решится. А дальше… Дальше, через время, с ним будут беседовать другие люди. Вооружённые шприцами со специальным веществом — которое сделает разговорчивым всякого. А потом с ним поговорит прокурор. И беседа эта будет односторонней.
Или же всё сложится по-другому. И вооружённые злой фармакологией люди с продолговатыми англосаксонскими лицами будут говорить уже со мной. Вот в этом направлении думать мне не хотелось.
— Ничего, позже всё расскажешь, — свернул глазами Гордиевский, лишний раз подтверждая мои тревожные мысли.
Он подался вперёд и уставился на меня, пристально и недобро.
— Сейчас, когда будем брать агента, — процедил он сквозь зубы, — не вздумай даже рыпнуться. В случае чего тебя положат первым. Такой у этих людей приказ.
«Эти люди» взглянули на меня, как будто уже прицеливались из своих пистолетов крупного калибра. В их застывших фигурах мне почудилось нетерпение. Кажется, они поняли, о чём идёт речь.
— Постарайся нас не провоцировать, — мрачно произнёс один, естественно, по-английски. — Здесь, недалеко от дома, мы стараемся делать работу чисто. Здесь всё-таки не Африка и не Пакистан.
Он неприятно ухмыльнулся.
— Но в случае чего, — добавил второй, — мы можем и так, как в Африке и Пакистане. На самом деле оно везде одинаково. Надо только получше заметать следы.
Это был тот, с кем я уже пересекался. На его широкой морде ещё остались следы нашей встречи. И он наверняка догадывался, что случилось с его коллегами на колумбийском корабле. Было вполне понятно, что он пристрелит меня, только дай я ему малейший повод. А может, повода ему для этого и не понадобится.
Со стороны лестничного проёма послышались быстрые шаги, оттуда высунулся третий англичанин.
— Кто-то подъехал! — сообщил он. — Машину оставил на дальнем повороте. Один человек, движется сюда, будет минут через пять.
Принеся эту новость, дозорный побежал назад, наблюдать дальше.
Британские специалисты по «мокрым» делам спокойно переглянулись. И отправились занимать места по обе стороны от входных дверей.
Гордиевский достал из-за пояса пистолет. Лязгнул затвором, отправляя в ствол патрон.
— Не дёргайся, и всем будет лучше, — проговорил он; теперь луна за окном спряталась в облаках, и лицо его окутывало сумраком. — Посидишь в тюрьме, здесь или на Британских островах. Вряд ли это получится долго. Потом вернёшься домой. Будешь работать в Конторе дальше, учить курсантов, как правильно обнаруживать «хвост» и закладывать тайники. И этого кёльнского деятеля тоже на кого-нибудь обменяют.
Так говорил, подавшись ко мне через стол, предатель Гордиевский. Конечно же, он врал. Он говорил, и от него в ноздри мне разило страхом. Я понял, чем пахнет страх: смесью сигаретного дыма, дорогого одеколона и мужского испуганного пота. Обонять этот коктейль было довольно гадостно.
Он отошёл и укрылся за высокой тумбой.
Я остался сидеть за столом. Наручники с меня не сняли, зря я на это надеялся. Но ничего, осуществить задуманное они мне помешать не должны.
И вот через окна с треснутыми стёклами с улицы донеслись звуки. Сначала поблизости хрустнула ветка. А потом по усыпанной перемёрзшими листьями земле зашуршали, приближаясь к зданию, осторожные шаги.
Всё продолжало происходить согласно плану.
Глава 27
Шаги прошуршали по двору заброшенного отеля и затихли. Пришла очередь входной двери, и она зазвучала ржавыми своими петлями, протяжно и душераздирающе. Наконец звук этот стих, и на пороге возникла фигура.
Пришедший человек из Кёльна, или откуда бы он таки ни был, оказался высоким. На нём был длинный плащ. Лицо скрывал капюшон.
Он осмотрелся и увидел меня, сидящего за столом. Из-за своей тумбы, мне было заметно это боковым зрением, на меня напряжённо пялился предатель Гордиевский. Наверное, он ожидал, что я подам пришедшему ко мне агенту