Когда аукцион заканчивается, Остин бросает мою руку, будто это раскаленный металл. А я думала, что он испытывает те же чувства. Наивная дура.
* * *Следующим утром на кухне царит атмосфера всеобщей свободы – Кейт уехала к врачу. Когда Одесса занимает свое место за столом, Берил включает «Она влюблена в этого парня» на беспроводной колонке и щедро приправляет блинчики девочки шоколадной крошкой и взбитыми сливками. С криком «Обожаю эту песню!» Одесса принимается танцевать прямо на стуле.
– Смотри не упади, малышка, – бурчит Остин, не отрываясь от газеты. – Ну и вкус у тебя.
Показав ему язык, Одесса бежит ко мне, берет за руки и тянет кружиться. Запрокинув голову, она заливается смехом, и я наклоняюсь пониже, чтобы девочка не ударилась о край стола.
– Да как ты смеешь говорить плохо о мисс Йервуд! – возмущается Берил, хлестнув Остина по руке кухонным полотенцем, которым вытирает стол.
– Он не виноват, просто, когда разыгрывали мозги, ему досталась короткая спичка. – Я приподнимаю руку, и Одесса кружится под ней, как принцесса на балу. – Погодите, я найду песню, которая ему понравится.
Отпускаю девочку и беру телефон. Отыскав нужную песню, опираюсь на стойку и пристально смотрю на Остина. Звучат вступительные аккорды, я медленно прибавляю громкость. Наконец, он поднимает глаза от газеты.
– «Надо было стать ковбоем», серьезно? Ничего лучше в голову не пришло? – Он вздергивает бровь.
Одесса уже заскучала и убежала – гоняться за амбарными кошками, наверное.
– Ладно, ладно. Погоди минутку, вспомню что-нибудь тебе под стать. – Я думаю, барабаня пальцами по столешнице. – Что-то из Уэйлона и Вилли? Готов признать, что мама вырастила тебя ковбоем? Вечное одиночество… как непросто любить… о да, идеально!
Кажется, на этот раз я перегнула палку. Между бровями Остина проступает глубокая складка, и он выбегает из дома как ошпаренный, я даже нужную песню найти не успеваю.
– Больная мозоль, да? – Я поворачиваюсь к Берил.
– Ох, милая. Не мозоль, нарыв.
Вот черт. Я ведь просто шутила. Откуда мне было знать, что песня сорокалетней давности так на него подействует? Оправдания не помогают, я все равно чувствую себя последней сволочью.
Сбегая по ступенькам, окликаю его, но Остин не слышит. Буйный ветер весело треплет десятки колокольчиков, висящих на крыльце.
– Остин! – кричу еще раз, догоняя его. – Прости меня. Я вела себя как лошадиная задница.
– Все нормально.
– Ничего не нормально. Ты пулей из кухни вылетел.
– Да нет, я… мне работать надо. Не все могут целый день дурака валять.
Остин ускоряет шаг, и, кажется, в попытках угнаться за ним я близка к олимпийскому рекорду по спортивной ходьбе.
– Да брось, ты даже кофе не допил. Прости меня, ладно? Я не хотела ранить твои чувства.
– Невозможно ранить чувства, которых нет. – Он качает головой.
– Ну да, конечно, – смеюсь я. – В общем, я извиняюсь. Это была идиотская шутка. Я не считаю, что песня про тебя.
– Ладно.
Мы входим в конюшню и поднимаемся по крутой лестнице. Не знаю, почему я все еще иду за ним. Почему он до сих пор не послал меня куда подальше? Внезапно мы оказываемся в месте, подозрительно похожем на тайный кабинет. Теперь понятно, куда Остин исчезает каждый день.
– Так вот где ты прячешься! Мило.
Я окидываю взглядом комнатку. Письменный стол безукоризненно чист. И неудивительно. Что я с уверенностью могу сказать об Остине Уэллсе: у него идеальный порядок во всем.
– Работать – не значит прятаться. – Он садится за стол, разворачиваясь ко мне в черном кресле. – Если я скажу, что принимаю извинения, ты дашь мне спокойно поработать?
– Оставлю тебя в покое, именно так. – Я усаживаюсь в плюшевое кресло напротив него. – Послушай, мне действительно очень жаль. Я не предполагала, что старая песня заденет тебя так сильно. Хотя и это меня не оправдывает, я перешла черту.
– Извинения приняты.
Огненные вихри в его глазах гаснут, мы сидим в маленькой, тускло освещенной комнатке и смотрим друг на друга. Через мгновение он переводит взгляд на мои губы, и я понимаю: здесь мы защищены от чужих глаз. Я могу пройти по скрипучим половицам, сесть к нему на колени и поцеловать. Ведь сирень давно отцвела.
– Хорошо.
Его оценивающий хищный взгляд практически лишает меня дара речи.
– Теперь ты уйдешь? У меня правда куча работы.
– Да… теперь да.
Я нехотя встаю. Вот бы он удержал меня. Обнял сильными руками, нежно прильнул губами. Ведь мог же. Значит, не захотел.
12. Остин
В четыре утра большой дом темен и тих. Я на цыпочках крадусь по коридору, чтобы не побеспокоить Кейт. В последнее время она превращается в монстра, когда дело касается сна, а мне совершенно не хочется навлекать на себя гнев беременного чудовища. Несмотря на кромешную тьму, кухня наполнена ароматом свежесваренного кофе.
Две высокие фигуры сидят за столом в тусклом свете луны и небольшой лампы над мойкой. А ведь я специально пришел сегодня пораньше, чтобы спокойно выпить кофе в одиночестве и улизнуть, пока не явились остальные. Вот уже двенадцать лет, как мамы нет с нами, но в день ее рождения я по-прежнему чувствую себя паршиво.
– Что вы, дурни, тут делаете? – шепчу я братьям.
– Понимаешь, Кейт мешает спать жужжание верхнего света. – Денни поворачивается и глядит на меня огромными сияющими глазами. – Она ведь знает, что мы на ранчо, да? Знает, что здесь рано встают, а когда варишь кофе, желательно хоть что-нибудь видеть. Остин, скажи нашему чокнутому братцу, что это чистое безумие!
– Прости, Ден, я хочу еще немного пожить.
К счастью, в родном доме я мог бы и с завязанными глазами сделать все, что нужно. Достаю кружку, осторожно придерживая скрипучую дверцу шкафчика, и наливаю кофе, пока по звуку не понимаю, что чашка полна.
– Что-то я не вижу, чтобы ты сам рвался к выключателю, – шепчет Джексон.
– Чтоб мне потом жрачку испоганили? Нет уж, спасибо, – отвечает Денни. – Тем более сегодня она готовит рваную свинину.
– Ты придешь?
Очевидно, Джексон обращается ко мне. Мог бы не спрашивать, я никогда не прихожу на ужин в честь дня рождения мамы. Отхлебнув кофе, качаю головой.
– Вы уже собрали сено в тюки на северном лугу? Помощь нужна?
– К обеду закончим. А ты что, все еще бегаешь от Кобылки? – спрашивает Денни, и Джексон прыскает. Даже в темноте чувствую на себе их ехидные взгляды.
– Да ладно тебе. Может, человек устал перекладывать бумажки и хочет заняться настоящим делом.
– Или человек влюбился и понятия не имеет, как с этим жить, – смеется Денни. – Слушай, если ты не собираешься за ней приударить, может, я попробую?
– Не дразнил бы ты его. – Джексон осторожно опускает кружку.
Боясь потревожить сон Кейт, все мы движемся плавно, как в замедленной съемке.
Вот тебе и мирное утро