Эти рваные строчки-обрубки, которые уже знал наизусть, вдоль и поперек, Маяковский писал про меня. Я сам был изнутри таким же разодранным — в клочья, в лохмотья, в кровь. Шел после работы в тренажерку или куда-то в бар, а потом все равно возвращался домой — как та собака, зализывать свои раны.
А может, ты ждешь чего-то совсем другого, Юля? Откуда я знаю, чего ты хочешь. Может, подловить тебя где-нибудь в безлюдном коридоре, впечатать в стену и целовать до треснувших губ? А там уже как пойдет.
Накручивал себя так, что сам начинал бояться своей дури.
А потом вдруг буря сменялась штилем. Мертвым.
Море уходит вспять, море уходит спать…
Да пропади оно все пропадом. И правда, сколько можно стучать лбом в закрытую дверь?
Смирись, Юра, ты ей не нужен. Даже если ее к тебе и тянет. Если бы она была одна, может, это и сработало бы. Но когда у женщины в наличии годный секс, голова всегда переиграет другое место. И подсказывает эта самая голова, что лучше хрен… то есть синица в руках постоянно, чем журавль ненадолго. Ну а в то, что как раз может быть и надолго, она не верит. И сложно ее винить.
Потому что сам виноват. На этот раз действительно сам. И ничего с этим не поделаешь.
Так прошел октябрь, а потом меня завалило работой — очень кстати, чтобы не думать.
В медицине судебные иски такая же неизбежность, как дождь осенью. Помимо дефолтного человеческого раздолбайства, есть еще элементарная невозможность вылечить всех. И неспособность некоторых принять этот факт. Любой судебный процесс, тем более проигранный, — это удар по репутации медучреждения. Я насобачился влет отличать перспективные для истцов дела и обычно сводил их к досудебным претензиям. Но получилось так, что свалилось одновременно два очень серьезных иска, которые, несмотря на все мои усилия, ушли в суд.
Одно дело я все же рассчитывал выиграть. Анафилактический шок при наркозе был прикрыт двойной записью об отсутствии аллергических реакций: в карте пациента и в карточке анестезиолога. Предугадать такие вещи невозможно. К тому же пациент выжил, хотя лечиться ему пришлось долго и серьезно. А вот со вторым случаем все было очень и очень печально. Человек умер — и достаточно непростой человек, из городских властей.
Врач, делавший гастроскопию, увидел признаки того, что язва желудка на грани прободения. По-хорошему, нужно было тут же вызвать скорую и отправить пациента в стационар, но он ограничился записью в карте и в заключении. Ну и какими-то устными рекомендациями, которые к делу не подошьешь. Ночью язва прорвалась, срочная операция не помогла, а родные выкатили иск, что прободу спровоцировали неквалифицированные действия при эндоскопии.
Три независимые экспертизы pоst mоrtem в мнениях разошлись, но, учитывая все факторы, надеяться на благополучный для нас исход не приходилось. Хоть из-под себя выпрыгни. Я просмотрел миллион прецедентных дел, с кем только не советовался — безуспешно. Задача свелась не к выигрышу, а к минимизации ущерба.
Все было плохо, но, как известно, нет худа без добра. На страдалища у меня просто не оставалось ни времени, ни сил.
Глава 19
Январь 2017 года
Юля
Три месяца провалились в какую-то черную дыру. Для меня они были медленным и тяжелым, с откатами, выздоровлением после болезни. Как будто новый виток спирали. Год назад те же самые три месяца, до января, я выбиралась из пропасти, чтобы просто жить дальше. Теперь мне понадобилось столько же времени, чтобы в жизнь начали возвращаться краски и надежда на лучшее.
Толчком стал тот разговор с Юрой. Год назад я была как чашка, разбитая на тысячу осколков. Мне удалось их кое-как собрать и составить вместе. Такая видимость вполне жизнеспособной Юли Шубиной. А на самом деле я только притворялась, что живу. И поняла это по-настоящему уже потом, когда начала осколки эти склеивать и сушить ультрафиолетовой лампой.
Разумеется, я понимала, что моей вины нет. Даже водитель грузовика формально не был виноват: внезапно отказали тормоза, и он ничего не мог сделать. Головой понимала, но все равно не получалось избавиться от мысли: если бы я не настояла на том, чтобы вызвать такси, мама осталась бы жива.
Ты не виновата, говорил Влад. То же самое повторяли Света, Филя, Лия. Я соглашалась, а сама все равно думала: если бы не я… Все они были где-то там, далеко за границами мелового круга, который я начертила для себя. И только Юре удалось перейти эти границы — и вытащить меня наружу. Потому что он знал, каково это. Да, у него все было иначе, но он тоже жил с несуществующей виной, которая просто не дает дышать полной грудью.
Сначала мне было ни до чего. Вообще ни до чего. И даже то, что я выревела весь годовой запас слез ему в пиджак, осталось где-то за кадром. Как и то, что сидела при этом у него на коленях, а он обнимал меня и гладил. Но потом оказалось, что мне надо его видеть каждый день. Просто видеть. Это не имело ни малейшего отношения ни к чувствам, ни к сексу: без первого я как-то обходилась, а со вторым вполне справлялся Влад. Юра был мне нужен совсем для другого.
Каждый раз, когда мы встречались, пусть даже пересекались на пару секунд где-то в коридоре, это было как поддержка и напоминание: Юля, ты выберешься! Он стал для меня той самой ультрафиолетовой лампой, которая сушила склеенные осколки, и в этом качестве был необходим. Эгоистично? Возможно. Но об этом я не думала. Старалась не думать. Хотя бы уже потому, что у него была девушка. Я даже имя ее запомнила — Людмила.
Что, впрочем, не мешало ему ко мне подкатывать.
Мои любимые конфеты. Банка меда в сумке. Предложения подвезти до дома или хотя бы до метро. И даже сходить куда-то. Не говоря уже о том, как он на меня смотрел. Как медведь на тот же самый мед. Наверно, раньше я бы злилась. Сейчас — не могла. Просто отказывалась.
Просто? Как раз нет — это было очень непросто. Но сейчас, только-только начиная оживать, я не могла позволить кому-то разбить себя снова. Ему — в первую очередь.
В ноябре на Юру свалилось сразу два судебных процесса. То есть свалились они на сеть, а ему приходилось отбиваться в суде. Я уже давно поняла, что к работе, в отличие от раздолбая Пашки, он относится более чем серьезно. Вот и сейчас целый месяц вкалывал без продыху, выглядел замордованным до предела, но при этом еще умудрялся шутить. Одно дело в итоге все-таки выиграл, второе, со смертельным исходом, проиграл, но подал на апелляцию.
— Все, бобик сдох, — сказал он на следующий день, когда пришел к нам пить кофе. — Теперь заседание только после новогодних праздников. Поеду в отпуск. Две недели осталось еще.
— Далеко? — спросила Кристина.
— В Хибины. На лыжах кататься. Курорт Большой Вудъявр. Ребята знакомые едут, зовут с собой. Там и Новый год отметим.
— Вудъявр? Звучит мерзко, — ухмыльнулся Генка.
— Слушай, а можно к вам с доской примазаться? — загорелся Макс. — Мне пациент рассказывал, что там круто. Я бы, конечно, в Грузию поехал, но с компанией веселее.
— Почему в Грузию? — удивилась я.
— А я там вырос. В Ахалцихе, на границе. Отец служил. Обалденные места.
— А тебя Заечка отпустит? — засомневался Юра. — Или ты с ней?
— Нет, она не катается. И ей отпуск больше не дадут в этом году. А у меня тоже с прошлого две недели остались. К праздникам вернулся бы.