– Пап, а ты чего такой грустный? – Степа, уже закончив с осмотром, дергал меня за рукав.
– Да так, сынок, – я потрепал его по волосам, заставляя себя улыбнуться. – Думаю, как мы с тобой в футбол вечером погоняем.
Он просиял, и на секунду боль отступила.
– Андрей, – позвала Настя, уже занимаясь Тёмой. – Все в порядке. Оба здоровы. Немного авитаминоз, но это поправимо. Я оформлю карты и выпишу витамины. Не забудешь купить?
Я отрицательно покачал головой.
– Не забуду. Спасибо, – кивнул я. И, понизив голос, добавил: – Насть, мне нужно отлучиться на пятнадцать минут. По рабочим вопросам. Не могла бы ты… присмотреть за ними?
Она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло понимание. Она что-то почуяла. Но кивнула.
– Конечно. Мы тут как раз с Тёмой рисунок доделаем. Правда, малыш?
Тёма, сидевший у нее на коленях, увлеченно разрисовывал салфетку, а когда поднял на меня глаза, просиял и кивнул.
– Бублик, я скоро вернусь. Веди себя хорошо, ладно?
– Холосо, пап.
Я вышел из кабинета, и улыбка мгновенно сползла с моего лица. По дороге к кабинету главного врача я чувствовал, как с каждым шагом во мне закипает холодная, методичная ярость. Они посмели. Посмели расторгнуть контракт, когда у меня на руках двое детей и война с опекой. Это не просто бизнес. Это личное оскорбление. Удар в спину.
Секретарша попыталась было меня остановить, но мой взгляд, должно быть, говорил сам за себя. Она отпрянула, и я без стука распахнул массивную дубовую дверь.
Кабинет главврача, Анатолия Сергеевича, был таким, каким и должен был быть – дорогая мебель, ковры, портреты на стенах. Сам он, полный, лысеющий мужчина, сидел за столом и с кем-то оживленно разговаривал по телефону. Увидев меня, он изобразил на лице удивление.
– Андрей Игнатьевич! Какими судьбами? – он поспешно положил трубку.
– Анатолий Сергеевич, – я подошел к самому столу, оперся на него ладонями и посмотрел ему прямо в глаза. – Объясните мне, как человеку, с которым вы, казалось бы, работали годами, что значит это внезапное расторжение контракта? И почему я узнаю об этом от своего зама, а не от вас лично?
Он засуетился, поправил галстук, на лбу мгновенно выступила испарина.
Я как мент со стажем считал это моментально. Человек даже рот еще не раскрыл, а тело его уже нагло лжет.
– Андрей Игнатьевич, поймите, это не мое решение! Это рекомендация… сверху. Проверяющие, аудит… Нашли мелкие недочеты. Решили сменить поставщика услуг. Вы же понимаете, как это бывает?
– Какие недочеты? – мои пальцы впились в полированную столешницу. – Назовите их. Конкретно. И мы с моим юристом и бухгалтером во всем разберемся.
– Ну, вы же понимаете… – он замялся, избегая моего взгляда. – Формальности. Бумажная работа. Не обращайте внимания.
– Не верю я в ваши формальности, Анатолий Сергеевич, – тихо, но отчетливо произнес я. – Я верю в то, что кто-то на вас надавил. И мне очень интересно узнать – кто. А хотя знаете, что, я сам до всего докопаюсь. Все же бывшая профессия дает о себе знать.
В этот момент в кабинет постучали, и дверь открылась.
На пороге стояла Настя. На ее лице было выражение, которого я раньше не видел – холодное, почти грозное.
– Анастасия Васильевна, что вы себе позволяете? А ну, пошла вон отсюда! - взвизгнул недовольный главврач.
– Не ори на нее, - рыкнул я и подался вперед.
– Анатолий Сергеевич, вы должны знать, – продолжала она четким голосом, словно и не слышала, как он на нее наорал. Вот это выдержка, вот это характер. Молодец, девочка. – Я только что оформила медицинские карты на детей Андрея Игнатьевича. И вдруг вспомнила о том, что сегодня утром видела, как оформляли в ВИП-палату Марию Проскурову - бывшую жену Андрея Игнатьевича, - она посмотрела на меня, и я замер. Сжал зубы и шумно выдохнул, - и сейчас она находится в палате № 314 и ждет плановой операции, которую ей оплачивает некий Василий Игнатенко? Тот самый, который, если я не ошибаюсь, является вашим шурином?
В кабинете повисла гробовая тишина. Анатолий Сергеевич побледнел так, что стал похож на свой белоснежный халат.
Я медленно выпрямился, переводя взгляд с него на Настю. Все пазлы встали на свои места с оглушительным, почти физическим щелчком.
– Так-так, – тихо прошипел я, подходя к главврачу вплотную. – Значит, вот оно что. Моя бывшая жена легла в эту больницу да еще и в люксовую палату. Не хотите объясниться, Анатолий Сергеевич? Как это связано с моим зарубленным контрактом?
20.
Я вышел из кабинета главврача, оставив его разбираться с последствиями. В голове гудело. Маша здесь. В нескольких десятках метров от меня. И от наших детей.
Меня немного потряхивало. Я ведь не видел свою бывшую больше шести лет и сейчас не понимал, что я почувствую, увидев ее.
– Насть, – я подошел к ней, все еще стоявшей в коридоре. – Мне нужно… Мне нужно к ней сходить. Одному. Не могла бы ты еще немного посидеть с ребятами?
Она посмотрела на меня, и в ее глазах не было ни упрека, ни ревности. Только понимание и какая-то грусть.
– Конечно, Андрей. Иди. Разберись. Мы тут подождем.
Я кивнул, не в силах вымолвить слова благодарности, и направился к лифту. Палата № 314. Третий этаж. Сердце колотилось где-то в горле, с каждой секундой нарастая до болезненного, оглушительного гула.
Дверь в палату была приоткрыта. Я постоял несколько мгновений, собираясь с духом и… только после этого вошел. Вошел без стука.
Комната и правда была люксовой – больше похожей на гостиничный номер, чем на больничную палату. И в центре этой роскоши, на кровати с белоснежным бельем, полулежала она.
Маша. Бледная, похудевшая, но все та же. Волосы уложены, на губах следы помады. Она смотрела в окно и не сразу заметила моего появления.
– Маша, – произнес я, и голос мой прозвучал хрипло.
Она медленно повернула голову. Ее глаза, когда-то такие ясные, теперь были полны усталой, циничной насмешки.
– Ну, здрасьте, – протянула она. – Явление Христа народу. Как ты меня, кстати, нашел? Или твоя новая пассия, эта… Настька, уже успела наушничать?
– Ахаха, а ты, я смотрю, ва-а-а-а-аще не изменилась. Все такая же.
– А чего мне меняться. Мне и так хорошо, - улыбнулась бывшая, оголив белоснежные виниры.
Очень интересно. Откуда у нее деньги на такие зубы? Может, от нового любовника? А как же дети, которых чуть опека не забрала из-за ненадлежащего состояния жилого помещения?
– Понятно, - оскалился я, подходя ближе и глядя ей в глаза, - что тебе нужно? Зачем ты здесь? И при чем тут расторжение моего контракта?
– Ой, а ты уже в курсе? – она фальшиво удивилась. – Быстро работаешь. А я-то думала, ты только детей нянчить умеешь. Хотя – она окинула меня презрительным взглядом, – судя по тому, в каком виде они были в деревне, и этому ты не обучен.
Внутри меня вдруг что-то взорвалось. Я сжал кулаки, заставляя себя дышать ровнее.
– По-моему, это ты оставила детей в таком состоянии, а вовсе не я.
– Меня вынудили. Я не хотела, - всхлипнула она и закрыла ладонями глаза. Актриса, мать ее ети. - Где мои дети?
– Они в безопасности. Со мной. В отличие от тебя, я не бросаю своих детей в глухой деревне на произвол судьбы.
Она резко дернулась, словно я ударил ее.
– Ах ты… – она зашипела. – Ты всегда был самодовольным ублюдком! Ты думаешь, я хотела их бросать? Ты думаешь, мне легко было? Ты уехал! Оставил меня одну! В этой дыре! Без денег, без перспектив!
– Я предлагал тебе переехать! – взорвался я. – Ты сама отказалась. Ты предпочла остаться и… и пуститься во все тяжкие, как мне потом рассказывали.
– А что мне еще оставалось? – ее голос сорвался на крик, в глазах заплясали безумные искры. – Ждать тебя? Ты, который приезжал раз в полгода, весь такой важный, городской? Ты даже не знал, что я беременна! Ты даже не спросил!
Это было ударом ниже пояса. Да, я не знал. Но она ведь тоже не сказала.