Толпа, сметя ворота, растекалась по лагерю и поглощала каждого, кто носил чужую форму. Лица были грязные, измождённые, но с новым, проступающим светом в глазах. Разбивались замки на хибарах, вытаскивались на свет ещё связанные пленники, японский лагерь переставал существовать.
— Вставай! — крикнул Лёха Жучэню, выхватывая лейтенантский клинок из грязи и перерубая веревки.
Они побежали — насколько позволяли измученные тела. Ноги тонули в пыли, подкашивались, сердце било так, что глушило все вокруг. Впереди был берег, там, за зарослями, значит, был шанс. С каждым шагом, с каждым вдохом, они уходили от лагеря, который ещё минуту назад казался концом пути, а теперь превращался в часть обстановки для человеческого потока, несущегося к свободе.
Конец августа 1938 года. Рыбацкая лодка в нижнем течении Янцзы.
Из лагеря ушли вместе с основной толпой, растекающейся по округе. Лёха, Жучэнь и ещё несколько прибившихся китайцев рванули вдоль берега. Лодку то ли им подарили, то ли они её просто увели с берега — сейчас уже никто не разбирался. Главное, что у неё был парус и ход.
Шкипером оказался древний китаец — сухой и жилистый. Он молча направил лодку, поймав попутное течение, и она тихо поползла вниз по Янцзы, прячась в чёрной воде и тёмных берегах.
Ночь сомкнулась над рекой. Берега растворились. Парус еле шуршал. Лёха лёг у борта, слушая плеск воды за обшивкой и глухой говор китайцев за спиной.
Через несколько минут усталость накрыла его, и под ровное дыхание реки он уснул.
* * *
Утро, по здешней мерзкой традиции, началось с пулемётной очереди.
Вместо будильника пули прошили борт лодки прямо над головой Лёхи — с визгом, треском и влажным шлёпаньем.
Он вынырнул из сна резко, словно из-под воды. Приподнял голову, выглянул через край борта.
Метрах в двухстах шёл небольшой кораблик — скорее крупный катер под японским флагом. Белый борт, низкая надстройка, тёмная точка пулемёта на носу.
Окинув взглядом свою лодку, Лёха увидел шкипера в соломенной шляпе — тот кланялся мелко и часто, как заводная игрушка. Рядом двое китайцев делали вид, что возятся с сетями, тоже сгибаясь в поклонах.
И в тот же миг с кораблика ударил пулемёт — длинной, плотной очередью.
Лодку рвало на куски. Борт разлетался щепой, воздух резало свинцом, вода стала хлестать во внутрь белыми фонтанчиками. Лёха инстинктивно вжал голову, скрючился и пополз за стоящий на днище железный ящик.
Пули несколько раз с сухим звоном чмокнули в металл рядом с его ухом.
Очередь длилась вечность. Потом оборвалась.
Лёха выждал несколько секунд, с трудом распрямился и выглянул.
Катер удалялся, уходя к горизонту. А лодка… лодке досталось по-настоящему. В борту зияли дыры, из них тонкими струйками лилась вода, быстро заполняя днище.
Шкипер лежал неподвижно. Жучэнь с прибившимися китайцами тоже.
Он остался один в живых в тонущей лодке.
Глава 25
Кильватер судьбы
Начало сентября 1938 года. Кабинет народного комиссара ВМФ, город Москва.
В начале сентября первый заместитель наркома Военно-Морского Флота Пётр Светловский, а с момента ареста прежнего наркома — политработника товарища Смирнова, внезапно оказавшегося участником «военно-фашистского заговора», — и исполнявший обязанности наркома, постучался в кабинет только что назначенному наркому ВМФ — теперь из чекистов.
Товарищ Фриновский, недавно заменённый на посту начальника Первого управления НКВД Лаврентием Берия и направленный «на усиление флота», принял его без лишних церемоний. Что-то гиблым стало место наркома, мелькнуло у Светловского в голове, и он даже не подозревал, насколько прав. Войдя, он протянул Фриновскому бланк телеграммы из далёкого Китая.
Взгляд начальника выхватил в тексте сухие слова без эмоций: «личный состав ВМФ СССР», «пропал без вести при выполнении боевого задания» и отдельной выделялось строкой — «Герой Советского Союза».
Михаил Петрович Фриновский медленно прочитал, поднял глаза на стоящего тут же и пожавшего плечами зама, потом снова опустил взгляд на бумагу. Он задумался. И было о чём.
Герой… Надо докладывать вождю.
Пропал Герой — это плохо. Пропал и, возможно, попал в плен — ещё хуже. А как на это отреагирует вождь — не знал никто и никогда. И пропал он за границей — а значит, его старые «коллеги» из НКВД такую возможность не упустят. Влезут по уши, перетянут на себя все плюшки и обязательно обмажут всех вокруг таким дерьмом, что потом замучаешься отмываться.
Фриновский ещё раз тоскливо взглянул на строку «пропал без вести»:
— Найдите кого-нибудь от наших. — Он тут криво усмехнулся. — Из морских лётчиков. Пусть съездят в НКО и поговорят по-свойски с лётчиками, узнают подробности в штабе «добровольческой группы». Нужно понять, как там было на самом деле.
Он снова взглянул на зама и Светловский поежился.
— Запросите, кто у нас там есть, в Китае, всю информацию по товарищу. — произнёс он наконец, сухо и негромко. — И из кадров личное дело затребуйте.
И кивком отпустил заместителя.
Начало сентября 1938 года. Где-то в Восточно-Китайском море, вдали от побережья Шанхая…
Лёха очнулся в лодке посреди моря ровно в ту минуту, когда старая истина восторжествовала: если судьба решила пошутить, у неё всегда есть в заначке пулемёт.
Японский катер уже уходил, оставляя после себя совсем не аккуратные дырки в борту, разнесённую в хлам лодку и очень аккуратную перспективу быстро утонуть. Лодка набирала воду охотно, с воодушевлением, будто всегда только об этом и мечтала, за время своей долгой службы.
Лёха бросился спасать своё настоящее так, как спасают его люди с весьма определённым будущем: затыкая пробоины всем, что попадалось под руку. Рубаха пошла на первую «заплату», штаны — на вторую, пояс — на третью. Через несколько минут он стоял почти голый, в одних шёлковых труселях, похожий на героя странной оперы под названием «борьба за непотопляемость».
Самодельные бандажи, конечно, не сделали лодку непотопляемой, но она хотя бы перестала тонуть так нахально и начала делать это сдержанно, по-деловому.
Прошитый очередью шкипер выпал за борт сразу, без лишних слов. Лёха только проводил взглядом его круглую соломенную шляпу, которая ещё некоторое время плыла рядом, словно пыталась изобразить верность. Жучэнь лежал на сетях, раскинув руки, как будто хотел обнять море напоследок.
— Прости, друг, — сказал Лёха.
Он привязал к его ногам камень от груза сетей и опустил тело за борт. Море приняло его без споров, деловито и быстро. Лёха машинально перекрестился и начал читать «Отче наш», потому что ничего другого в этот момент из глубины памяти не всплыло, да и не знал он из молитв ничего больше. Остальные китайцы последовали вслед.
Покончив с этим грустным делом, он занялся тем, что в военных уставах именуется «ревизией наличных запасов», а в жизни — «проверкой, сколько тебе досталось», попутно вычерпывая воду деревянным ковшиком. Он пересчитал своё бытие: один полуголый лётчик, набор разбитых фляги из тыкв, различный мусор, одна продырявленная лодка, море кругом и никаких планов на завтра.
Впрочем, как он мрачно отметил, планы на завтра у него отменились ещё во время прыжка с парашютом.
Сентябрь 1938 года. Рабочий кабинет Сталина, город Москва.
Совещание у Вождя уже подходило к концу, когда Фриновский решился. Настроение у Сталина было ровное, даже скорее благожелательное — можно было рискнуть.
— Товарищ Сталин, есть информация, требующая вашего внимания. В Китае пропал без вести капитан Хренов. Лётчик. Герой Советского Союза.
Сталин на мгновение задумался, потом коротко кивнул.
— Докладывайте.
Фриновский сухо изложил всё, что удалось собрать: в максимально героическом ракурсе про службу в Китае, добавил про возможно утопленный авианосец, про тот бой, про зенитный огонь, горящий самолет, несущийся к земле, парашют. Отдельно отметил штурмана.