— Нашёл о чём горевать, — отмахнулся я. — Прощаю тебе долг. Все десять тысяч.
— Нет! — он резко выпрямился, и в его глазах вспыхнула гордая обида. — Не унижай меня подачкой. Не зря говорится: хочешь потерять друга — одолжи ему золото.
— Хорошо, скажем иначе, — я смягчил тон. — Государь император возместил мне все издержки, понесённые при подготовке мирного договора. Я включил в счёт и суммы, потраченные на свадьбу твоей дочери. — Я широко улыбнулся, давая ему понять, что вопрос закрыт.
— Ты… говоришь правду? — Хайбула смотрел на меня с тяжёлым, испытующим недоверием.
— Клянусь Всевышним. Скажу больше. Сейчас я могу помочь тебе суммой в пятьдесят тысяч ассигнациями.
— Ты не шутишь, Пётр? — прошептал он, полностью ошеломлённый.
В ответ я молча достал из кожаной сумки толстые пачки ассигнаций и медленно, под его пристальным взглядом, отсчитал обещанное.
— Запомни, Хайбула, — сказал я, отодвигая деньги в его сторону. — Между тобой и волей царя теперь стою я. Мне дарованы некоторые полномочия. Скоро я уезжаю в Петербург и не знаю, когда вернусь. Если возникнет острая нужда — обращайся к сотнику Веселову. Он знает, как связаться и что делать.
— Ты уезжаешь навсегда? — в его голосе прозвучала неподдельная тревога.
— Даже уехав за тысячу вёрст, я не перестану следить за тем, что творится на Кавказе, — я ободряюще улыбнулся. — И за тобой, в том числе. Я иду на повышение, Хайбула, и в случае нужды всегда смогу тебя поддержать.
Я лгал ему в лицо, не моргнув и глазом.
— Хайбула, ты должен постоянно передавать через Веселова мне сведения о том, что у вас происходит. Всё подробно и свои мысли по данному поводу. Это очень важно. Чтобы помочь тебе в случае нужды, я должен знать всё. Ты понимаешь меня, Хайбула?
— Конечно, Пётр. Я понимаю… Ты будешь докладывать царю.
Я ободряюще улыбнулся. — Хайбула пора становиться настоящим ханом. Ты прекрасно понимаешь, что это значит. Мелис приготовила письма детям. Что передать от тебя?
— Мелис всё приготовила. Когда ты уезжаешь?
— Завершу дела в Пятигорске и у себя в батальоне.
На третий день я прибыл в Пятигорск. Предстояло совершить множество визитов и первый к атаману.
Кабинет Николая Леонидовича был в привычной для военного человека строгости, разбавленной запахом дорогого табака и полированным деревом его монументального стола. Я вытянулся, приняв безупречную выправку.
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
Атаман оторвался от бумаг, и в его глазах мелькнула знакомая, чуть усталая усмешка.
— Здравствуй, Пётр Алексеевич. Полагаю, в скором времени и тебя «превосходительством» величать станут.
— Ваши слова да богу в уши, Николай Леонидович, — я позволил себе сдержанную, почтительную улыбку.
— Ладно, не смущайся, — он отмахнулся, но в его жесте читалось нечто большее. — Неспроста тебя в Петербург отзывают. Да ещё по высочайшему указанию. Ругать-то тебя не за что, вот и остаётся одно — хвалить да награды вручать. Искренне жаль, что покидаешь нас. Не говори ничего, — он поднял руку, предвосхитив мои возможные возражения. — Расти тебе сам Господь велел, так что я лишь рад за тебя. Смотри только, не забывай, кто тебя здесь растил да холил.
— Такое, Николай Леонидович, не забудешь, — я произнёс это с подчёркнутой весомостью, давая понять, что урок усвоен.
Затем, перейдя к делу, я положил на край стола папку с бумагами.
— Я подготовил предварительный план развёртывания нашего батальона в бригаду. Все ключевые вопросы проработаны, остались детали, не влияющие на основу. Их я решу с войсковым старшиной князем Долгоруким. А вот кадровые назначения, — я сделал небольшую паузу, подчёркивая значимость следующей фразы, — будут, разумеется, согласовываться с вами, Николай Леонидович.
— Хорошо, назначение начальником бригады князя Долгорукого принято, так что передавай дела.
— Слушаюсь. — Я вышел из кабинета.
Следующими были Иван Лобов и Угловой Потап Никонорыч ожидавшие меня у Ивана дома.
— Здравия ваше благородие. — Поприветствовали они меня вставая.
— И вам не хворать. Буду краток. Днями уеду в Петербург. Когда вернусь не знаю. Головой остаётся Иван. Работайте как прежде. Думайте прежде чем что-то сделать. Иван приглядывай за сапожной мастерской. Ты Потап, человек тёртый, учить тебя, только портить. Приглядывай, но и людям дышать давай. И помните, губят не деньги, а жадность и неумеренность. Всё ли впитали? — Обвожу всех взглядом. — Пугать и стращать не буду. Не дети малые. На этом и расстанемся.
Следующим визитом числился дом брата и сестры. Мне ответили, что Артура нет, и я застал одну Зою.
Она ждала меня в гостиной, поднявшись на встречу с отточенной, почти театральной грацией. Её улыбка была ослепительной и выверенной — не улыбка пятнадцатилетней девицы, а уверенной в своей силе восемнадцатилетней женщины. Взгляд — чарующий, прямой и намеренно вызывающий.
— Здравствуйте, ваше сиятельство, — произнесла она, и в голосе её звенела дерзкая нотка.
— Здравствуй, Зоя. Присядем.
Мы сели. Я позволил тягучей паузе повиснуть в воздухе, давая ей прочувствовать вес предстоящего разговора.
— Я уезжаю в Петербург. Думаю, надолго. И прежде чем уехать, должен услышать твой окончательный ответ. Ещё раз спрашиваю: вы всё обдумали? — Я внимательно следил за её реакцией. — Это не угроза, Зоя. Это последнее предупреждение. Если ты сделаешь этот шаг со мной, обратной дороги не будет. Все решения, все повороты твоей судьбы отныне буду определять я.
Она не опустила глаз, её взгляд оставался твёрдым.
— Но вы же говорили, ваше сиятельство, что отпустите меня, когда сочтёте возможным? И обещали личное дворянство, если мы заслужим?
— Всё так, — кивнул я. — Слово своё я сдержу. Но предупреждаю в последний раз: случится это лишь тогда, когда решу я.
Я уставился на неё пристальным, испытующим взглядом, пытаясь пронзить её самообладание. Зоя выдержала его, не дрогнув. Лишь тонкие пальцы слегка сжали складки платья.
— Я всё поняла, ваше сиятельство, — она изящно склонила голову, и в этом жесте была не покорность, а принятие условий игры.
— В таком случае, поступим так. Аслан!
Я наклонился, достал из своей кожаной сумки плотную пачку ассигнаций и положил её на стол между нами.
— Здесь две тысячи рублей. Вы с Артуром приезжаете в Петербург, устраиваетесь и ждёте моего возвращения. — Я протянул ей сложенный лист. — Вот адреса, где я буду проживать. Меня навещает только Артур или через посыльного. Ты, Зоя, лишний раз не светишься рядом со мной. В случае необходимости тебе сообщат, куда приехать.
Я помолчал, давая ей осознать важность следующего.
— Никогда, слышишь, никогда не верь никому на слово. Только если человек скажет тебе: «Шайтан передаёт привет». Лишь тогда можешь доверять. Эти адреса, — я указал на бумагу в её руке, — твой крайний резерв. Если тебе будет угрожать настоящая, смертельная опасность, являешься туда и требуешь встречи со мной немедленно. Моё сопровождение запомнила?
— Да, четверых, — без запинки ответила она.
— Так, на всякий случай, — я поднялся с кресла, подходя к выходу. — Пожалуй, на этом всё. Не провожай.
Обратная дорога на базу была сплошной пыткой. Каждый знакомый поворот, каждое мелькнувшее за окном дерево — всё, до боли родное, — снова и снова вонзало в сердце острые иглы предстоящего расставания. Батальон… Расстаться с ним — все равно что отрубить собственную руку. Часть моей души, моей плоти. Только я один знал истинную цену этому месту — цену, исчисляемую не днями, а кровью, бессонными ночами, страхом, преодоленным яростью, и безграничной верой.
От одной мысли, что всё это рухнет, превратится в прах без моего присмотра, по телу пробегала ледяная дрожь, сжимавшая горло. И сквозь этот мрак пробивалась старая, как мир, солдатская притча: если часть и без командира работает как часы — значит, командир был что надо. Господи, дай же хоть в этом оказаться хорошим!