Они ошибаются, потому что бегство, отступление, создание своих сообществ на окраинах, своих безопасных мест, не решит проблем. Да, безопасных мест — такое я слышал по телевизору от кувшинщика, который как раз комментировал сериал с тем же названием. «Мы тоже верим в безопасные места, но по-своему, — сказал он. — Мы добиваемся безопасности другого рода: не той, которую дают убежища и оружие, а коллективной». Какая хрень, а? Коллективная безопасность. Вот откуда твоя мать набирается своих глупостей. Единственную коллективную безопасность, которая достойна так называться, могут обеспечить, по-моему, только полиция, армия или партизаны, если угодно. Но вот незадача, наши кувшинщики — пацифисты: они собираются все разрулить разговорами, собраниями, сотрудничеством и заботой. Будь у них хоть капля мозгов, они брали бы в руки мотыги и копали бы землю сначала под бункеры и уже только потом под огороды — лишь от них и будет толк, если однажды все рухнет. Если это в конце концов случится, то за органическими помидорами, солнечными батареями и полными кувшинами к ним тут же нагрянут тысячи зомби. Коллективная безопасность… Что случилось с их сообществами на восточном берегу из-за последних дождей? Они потеряли все, как и остальные. Вода унесла их дома, животных, посевы и мастерские, невзирая на их продвинутое мировоззрение. А еще среди них тоже были погибшие. Но с важным отличием: эти люди настолько доверились своей коллективной безопасности, что у них даже не оказалось страховых полисов. Как же быстро они побежали клянчить помощь у государства! Ладно, это правда, что другие сообщества им тоже помогали, что восстанавливать порядок кувшинщики понаехали отовсюду. Но их стены половодья не выдержали, и следующего рекордного снегопада, банковского банкротства, засухи или пандемии тоже не выдержат. Или новой Жаркой недели, которая будет хуже первой, потому что к палящему зною и беспорядкам добавится реванш за предыдущую. Поскольку этих стен вообще нет, кувшинщики не застрахованы даже от саранчи: та не различает, где их посевы, а где чужие, а жрет все без разбора.
Что я думаю про экоммунаров? Что они ошибаются, когда предлагают решения из прошлого для проблем настоящего и будущего. История преподает уроки, но не оставляет полезных инструментов. Однажды я услышал, как один из них говорил, что теперь они целятся в сферу труда, хотят добиться четырехдневной рабочей недели и демократизировать трудовые отношения, и нес еще какую-то ахинею; для этого они создают новую организацию — через нее рабочие смогут защищать свои интересы и права вместе, коллективно и… «Кувшинничья ты душа! — так и хотел я заорать в телевизор. — Даже не душа, а душонка, твоя идея стара как мир! Это называется профсоюз!» В том-то и дело: они снова и снова изобретают велосипед. Причем со старыми спущенными колесами, которые уже никуда никого не увезут. Так что сперва они восстановят профсоюзы, а потом и средневековые гильдии, и если так пойдет и дальше, то вообще вернутся к охоте и собирательству, обратно в пещеры. Но даже там в безопасности не будут: такой пещеры, которая бы их защитила, не существует.
Что я думаю про экоммунаров? Они очень дремучие, сынок. Они даже не представляют себе мир, который собираются менять. Они снова и снова твердят, что надо перестраивать экономическую систему — работать, производить и потреблять по-другому. Но на самом деле игра уже другая — правила, доска и даже стол давно поменялись: в этой системе больше не нужно что-то производить, чтобы накапливать богатство; не нужно что-то производить или продавать, чтобы увеличивать ВВП, цены или зарплаты. Когда в новостях говорят об экономике, то всегда показывают одни и те же архивные изображения: работники закручивают гайки на фабрике, пишут что-то за компьютером в офисе, везут товары, собирают урожай или подают кофе. Вранье! Нам морочат голову, чтобы мы не видели, откуда берется прибыль на самом деле. Ее уже давно приносят не фабрики, офисы, урожаи и кофе. Настоящую прибыль — ту, что движет миром, — создают не мышцы, пот, талант и земля: она возникает из воздуха, из ничего, из финансовых продуктов и фьючерсных рынков, спекуляций, виртуальных денег и управления долгами. Твой дедушка тоже верил, что это рты делают деньги, исправленные в клиниках зубы, а значит, чем больше открытых ртов, тем больше прибыли. А потом, по дороге в тюрьму, его озарило, и он понял, что Альберто и инвесторы играли в другую игру — с другой доской и другими правилами на другом столе. С кувшинщиками, которые не понимают, с чем имеют дело, — та же история.
Что я о них думаю? Что они проиграли. Что они проиграли еще до начала игры. Что их провал тоже, да, тянется из дома. Они не восстанавливают позиции и не завоевывают их медленно, но неудержимо, как думают оптимисты. То немногое, чего они достигли, унесет очередное наводнение или волны истории. Им некуда будет пойти, негде спрятаться.
А знаешь, кому будет где спрятаться? Участникам клуба. Ребятам из твоей школы. Тому твоему дружку с лифтом в доме и настоящим бункером в подвале, и его семье, и всем жителям его квартала. Хочешь поглядеть на солидарное, братское, автономное и, конечно же, безопасное сообщество? Тогда не ходи к кувшинщикам, сынок. Держись своих одноклассников, успешных детей.
Что я думаю об экоммунарах? Я заранее знаю, к чему все это приведет, потому что происходит оно не впервые. Каждое поколение устраивает себе маленькую революцию, и каждая кончается так же, как и предыдущие. В лучшем случае она приносит какие-то мелочи — парочку робких достижений, принятие какого-нибудь закона, отремонтированные фасады, солнечные батареи. В конце концов остается очень мало, ничего или даже меньше, чем ничего: разочарование, пустая трата сил и энергии. Меланхолия и ностальгия. Пшик. Это пройдет, и окажется, что буквально единицы выиграли битву в проигранной войне, или затесались в какую-нибудь администрацию, или основали партию, чтобы растянуть свою песню на несколько лет. Невредимыми останутся только те, кто не ставил на карту ничего, потому что их жизнь устроена с самого начала, — как раз как у твоей матери.
Это в лучшем случае. В худшем — мы прекрасно знаем, к чему приводят революции. На наше счастье, это не революция, но, зайди дело дальше, мы прекрасно знаем, к чему бы оно обязательно привело: к нищете. Когда я вижу кувшинщиков и их мастерские по переработке и переделке, то их упертое желание тыщу раз ремонтировать приборы, механизмы и машины, отрицать устаревание, заставлять их работать пусть даже пинками, обыскивать свалки ради деталей, которые больше нельзя купить, мастерить их своими руками или распечатывать на ЗО-принтере, объединять два устройства или больше в одного хромого Франкенштейна, — все это наводит меня на мысли о нашем отпуске на Кубе. Помнишь те музейные машины, в которых не осталось ни одной оригинальной запчасти? Вот к чему всегда приводят революции, сынок. К мучениям. Или даже хуже — к насилию, таких примеров из истории у нас тоже полно. Кувшинщики не учатся. Мы не учимся.
Конечно, ничего из этого я Сегису не сказал. Я ограничился туманным ответом, парой общих фраз, потому что не хотел задеть его чувства к матери (которая ошибается). Не хотел я и так расплеваться ядом, чтобы юношеский бунт привел его в сообщество, чтобы он убил своего отца и т. д.
Я так старался ответить Сегису приемлемо, а он не сильно-то меня и слушал: все пялился в телефон и что-то с явным беспокойством набирал. Я задержал его руку и посмотрел ему в лицо:
— Не знаю, что ты натворил, но я хочу тебе помочь.
— Помочь мне хочешь? — спросил он со злостью; вот бы эта злость была направлена на его собеседника по другую сторону экрана или на него самого, потому что он попался, а не на его бесполезного отца. — Помочь? Тогда верни мне деньги, которые ты оставил в школе.
Я возразил, что это невозможно, но пообещал вернуться в школу завтра и не уходить, пока мне не отдадут конверт. А еще я подбросил Сегису временное решение:
— Скажи… компьютерщику, скажи ему, что сегодня заплатишь часть, как залог, а завтра донесешь остальное.