— Матушка будет весьма утешена.
— Хорошо. А теперь я должен провести домашнюю молитву. Идем, Элси.
Епископ с дочерью удалились в столовую, а Эймос вышел через парадную дверь.
*
Два дня спустя Эймос и пятеро суконщиков, все в черных шляпах, вынесли гроб из дома и пронесли его по Хай-стрит, затем вниз по Мейн-стрит и в собор, где установили на козлы перед алтарем.
Эймос был удивлен толпой в нефе. Пришло больше сотни человек, а может, и все двести. Среди них была и Джейн, что его порадовало.
Собор вызывал у Эймоса смешанные чувства. Методистам была чужда пышность традиционной церкви, облачения и драгоценные украшения; они предпочитали молиться в простой комнате со скромным убранством. Главным же считалось то, что происходило в душе верующего. Несмотря на это, Эймоса всегда воодушевляли могучие колонны и парящие своды собора. Единственное, что ему по-настоящему не нравилось в Англиканской церкви, это ее догматизм. Духовенство считало, что он должен верить в то, во что ему велено верить, тогда как методисты уважали его право на собственное мнение.
Такой же была и позиция Церкви, как и его отца, что лежал теперь в гробу.
«Наконец-то я свободен от тирании отца», — подумал он, когда началась служба, но свобода эта принесла с собой тревогу. Ему нужно было оставаться в Кингсбридже, чтобы встречаться с заказчиками и закупать шерсть, а значит, требовался кто-то, кто взял бы на себя его разъезды. Он планировал создать запас материалов, чтобы не зависеть от внезапных перебоев, но это было непросто, ведь закупать нужно было по низким ценам. Он хотел расширить дело, но не знал, где найти новых ремесленников, особенно прях. «Мне нужна помощь, — подумал он, — теперь, когда старика не стало. Я этого не ожидал».
Он так погрузился в свои заботы, что конец службы застал его врасплох, и он не сразу понял, что ему нужно помочь нести гроб.
Они пронесли Обадайю через неф, вышли через большие западные врата и обогнули собор с северной стороны, где располагалось кладбище. Они прошли мимо монументальной гробницы приора Филиппа, монаха, ответственного за строительство собора более шестисот лет назад, и остановились у свежей могилы.
Вид глубокой ямы и груды рыхлой земли рядом с ней больно ударил Эймоса. В этом зрелище не было ничего необычного или неожиданного. Его потрясла мысль, что тело его отца будет лежать в этой холодной, грязной яме до самого Судного дня.
Прозвучала еще одна молитва, и они опустили гроб в могилу.
Эймос взял горсть земли из насыпи. С мгновение он стоял на краю могилы, глядя вниз, пораженный мрачной неотвратимостью того, что он собирался сделать. Затем он высыпал землю из ладони на крышку гроба. Когда в руке ничего не осталось, он отвернулся.
Его мать, громко рыдая, сделала то же самое. Она взяла горсть земли, бросила ее в могилу, а затем нетвердой походкой отошла в сторону. Пока другие скорбящие выстраивались в очередь, матушка схватила Эймоса за руку:
— Отведи меня домой.
Эллен преобразила дом для приема множества гостей. В холле стоял бочонок с пивом и десятки глиняных кружек, а стол в столовой был заставлен кексами, тартами, чизкейками и паточным хлебом. Наверху, в гостиной, все было приготовлено для более важных гостей: херес, мадера и кларет с более изысканными закусками — паштетами из оленины, соленой рыбой, пирогом с крольчатиной и креветками.
Увидев все это, матушка взяла себя в руки. Она сняла пальто и принялась наводить порядок. Эймос приготовился встречать гостей, и не прошло и пары минут, как они начали прибывать. Он пожимал руки, благодарил за соболезнования, простых гостей направлял к пиву, а особых — наверх, включая каноника Мидуинтера и Джейн. Он почувствовал себя ткачом, повторяющим одни и те же движения снова и снова, пока они не становятся почти бессознательными.
Все говорили о Франции. Революционеры обезглавили короля Людовика XVI, а затем объявили войну Англии. Спейд сказал, что бо́льшая часть регулярной британской армии находится либо в Индии, либо на Карибах. Ополчение Ширинга теперь каждый день проводило учения в полях на окраине Кингсбриджа.
Эймосу не терпелось поговорить с Джейн, и, когда гости начали расходиться, он отыскал ее. Он думал, что теперь, когда он стал владельцем дела, она, возможно, отнесется к нему серьезнее. Она была практична, что хорошее качество для жены, сказал он себе, пусть и не слишком романтичное.
Он поднялся наверх и нашел ее на лестничной площадке. На ней было платье из блестящей черной фланели, которое поразительно шло к ее черным волосам.
— Вы мне снились, — сказал он так тихо, чтобы другие не услышали.
Она взглянула на него своими серыми глазами, и, как всегда, он почувствовал себя беспомощным.
— Хороший сон? Или это был кошмар? — спросила она.
— Очень хороший. Я не хотел, чтобы он заканчивался.
Она широко раскрыла глаза, изобразив удивление.
— Надеюсь, в этом сне вы вели себя прилично!
— О да. Мы просто говорили, как сейчас, но это было… не знаю. Совершенно.
— О чем же мы говорили?
— Точно не помню, но, кажется, о чем-то, что было очень важно для нас обоих.
— Даже представить не могу… — Она пожала плечами. — И чем же все закончилось?
— Я проснулся.
— В этом и беда со снами.
Как всегда рядом с ней, ему хотелось молчать, чтобы просто смотреть на нее. Ей не нужно было ничего делать, она околдовывала его, сама того не желая.
— Мой мир перевернулся с тех пор, как мы говорили в последний раз, — сказал он.
— Мне так жаль вашего отца.
— Мы с ним много ссорились в последние год-два, но я и сам не ожидал, что мне будет так горько его потерять.
— С семьей всегда так. Даже если ненавидишь, все равно любишь.
Как мудро, подумал он, словно эти слова озвучил ее отец.
Он не знал, как задать вопрос, который вертелся у него на языке, и решил спросить в лоб:
— Вы не погуляете со мной?
— Вы уже спрашивали, — ответила она. — И я вам уже ответила.
Это обескураживало, но, с другой стороны, не было и прямым отказом.
— Я думал, вы могли передумать, — сказал он.
— А почему я должна была передумать?
— Потому что у меня за душой теперь не одни лишь надежды.
Она нахмурилась.
— Но ведь это так.
— Нет. — Он покачал головой. — У меня есть прибыльное дело. И дом. Я мог бы жениться хоть завтра.
— Но ваше дело погрязло в долгах.
Такого он не ожидал. Он отшатнулся, как от пощечины.
— В долгах? Нет, что вы.
— Мой отец говорит, что да.
Эймос был ошеломлен. Каноник Мидуинтер не повторял пустых слухов.
— Как так? — спросил он. — Сколько? Кому?
— Вы не знали?
— Я и сейчас не знаю.
— Обстоятельств я не знаю, и сколько именно он одолжил, тоже. Но я знаю, кому он должен. Олдермену Хорнбиму.
Эймос все еще ничего не понимал. Хорнбима он, конечно, знал. Да его знали все. Он приходил на поминки, и Эймос еще минуту назад видел, как тот разговаривал со своим другом Хамфри Фрогмором. Хорнбим приехал в Кингсбридж пятнадцать лет назад. Он купил суконное дело, принадлежавшее тестю каноника Мидуинтера, олдермену Дринкуотеру, и превратил его в крупнейшее предприятие в городе. Обадайя уважал его как жесткого дельца, хотя и не испытывал к нему особой симпатии.
— Зачем моему отцу было занимать у него деньги? Да и у кого бы то ни было?
— Этого я не знаю.
Эймос огляделся в поисках высокой, хмурой фигуры в скромной, но дорогой одежде, чьей единственной уступкой тщеславию был вьющийся светло-каштановый парик.
— Он был здесь, — сказала Джейн, — но я почти уверена, что он ушел.
— Я пойду за ним.
— Эймос, подождите.
— Почему?
— Потому что он человек недобрый. Прежде чем заговорить с ним об этом, вам следует вооружиться всеми необходимыми подробностями.
Эймос заставил себя остановиться и подумать.
— Вы совершенно правы, — сказал он через мгновение. — Спасибо.
— Подождите, пока уйдут гости. Помогите матушке прибрать в доме. Выясните правду о своих финансах. И только потом идите к Хорнбиму.