– Новым ректором Белмора назначили тебя?! Не Карпентер?
– Ты делаешь мне больно, дорогая. Поубавь удивление в голосе, иначе я передумаю и не провожу тебя наверх, как подобает, а свяжу прямо здесь и не выпущу, пока не решу, что ты усвоила урок.
Ванда недоверчиво хмыкает, поднимает глаза к потолку и щурится так, будто действительно думает, что лучше: моя наигранная манерность или плотные веревки, обхватывающие ее тело во всех возможных местах. К паху вновь приливает кровь. А ведь мне давно уже не шестнадцать и даже не двадцать.
Ты слишком хороша, милая муза.
– И насчет дома ты тоже не шутил?
– А ты хочешь и дальше прозябать в этой дыре?
– Это не ответ, Рид.
Такая серьезная и мрачная, а в глазах все равно пляшут искры. Нет, Ванде точно не место в Рокфорде. Не место рядом с матерью. Не место там, где ей пришлось бороться за свою жизнь.
– Не шутил, милая.
Ее губы мелко подрагивают, несколько долгих секунд Ванда смотрит мне в глаза, а потом бросается вперед и вновь целует меня, крепко обхватывает руками за шею. Но теперь это совсем другой поцелуй – медленный и тягучий, полный благодарности и нездоровой привязанности, непривычной нежности. Да, дорогая, я готов бросить мир к твоим ногам, а в ответ прошу лишь одного: не смей меня предавать. Никогда.
И я верю, что на это моя муза не пойдет ни сейчас, ни через десять лет. Она понимает.
Пожалуй, сегодня обойдемся без веревок. Я подхватываю Ванду на руки и несу в сторону гостиной, крепче сжимая бедра. В конце концов, у нас впереди еще очень много вечеров, и каждый можно провести с пользой: попробовать что-нибудь новое или наверстать упущенное. Здесь, в отличие от Белмора, мешать нам некому.
И так теперь будет всегда.