На следующий день Суздалев написал в клинику и отправил Михаилу Юрьевичу вместе с письмом журнал, дневник, и записную книжку. И уже к вечеру получил ответ, что доктор ждёт путешественника послезавтра в полдень.
В назначенный срок Никон Архипович появился в клинике. Его встретили у входа и проводили к директору.
В этот раз Михаил Юрьевич принял Суздалева в своём кабинете. Они расположились в огромных обтянутых кожей креслах. На столике между ними лежали бумаги, присланные Суздалевым накануне.
В третий раз уже Никону Архиповичу пришлось подробно и обстоятельно рассказывать эту мрачную историю, чтобы посвятить Михаила Юрьевича во все известные ему детали. Тот слушал внимательно, перебивал редко, и делал какие-то пометки в своём блокноте. Когда Суздалев закончил, профессор внимательно посмотрел на него и спросил:
— Я так полагаю, Никон Архипович, у вас есть ко мне вопросы, и вы, конечно же, хотели бы знать, что я думаю об истории Стужиных?
— Именно так. Вам не кажется, всё произошедшее в Ирие довольно необычным?
— Это зависит от того, что вы вкладываете в значение слова «необычный». Если вы имеете в виду, не видится ли мне в череде изложенных вами событий нечто потустороннее, то скорее нет. Не видится. Если же под словом «необычный» вы подразумеваете исключительные обстоятельства, собранные в одно время и в одном месте, то, безусловно, это одна из самых неординарных историй, которые мне доводилось узнать.
— Насколько я понял, вы прочитали все записи, что я привёз из Ирия.
— Да, конечно. Я подготовился к беседе.
— И что вы о них думаете?
— Что ж, попробую изложить вам свою точку зрения, основанную на прочтении предоставленных мне письменных свидетельств и вашем рассказе. Начать стоит с журнала профессора. Я полагаю, что вы и сами заметили, что ничего подозрительного, позволяющего усомниться в здравости его суждений, там нет. Есть некоторое количество любопытных химических и медицинских наблюдений, которые нуждаются в дальнейшем осмыслении и в экспериментальных проверках.
Что же касается прочего содержимого журнала, то это вполне рациональные заметки, которые свидетельствуют, что Август Альбертович находился в ясном уме, вплоть до своего отбытия из усадьбы. Так же понятно, что, не являясь специалистом по душевным недугам, он должен был испытывать фрустрацию, не зная как трактовать поведение Сони и её отца. Могу представить, насколько мучительными были для бедного профессора последние дни в Ирие.
— Мне трудно судить, но возможно изгнание профессора из усадьбы спасло ему жизнь. Ведь, судя по записям Михаила Николаевича, он уже не мог поручиться ни за чью жизнь в свои последние дни.
— Вы правы. Мои опасения, касающиеся его ментального здоровья, увы, оказались не беспочвенными. И прочитав его записи, я твёрдо уверился в том, что он был тяжело, и, возможно, неизлечимо болен.
— То есть вы считаете, что всё описанное им — свидетельство того, что он сошёл с ума?
— А как считаете вы? — Михаил Юрьевич с интересом посмотрел на Суздалева.
— Я чувствую, что могу сейчас оказаться под подозрением, — улыбнулся Никон Архипович, — но не могу просто игнорировать тот факт, что легенда нэнгов слишком уж сильно совпадает с событиями, которые происходили в усадьбе. Озеро, которое обладало лечебными свойствами, огромный камень, после встречи с которым изменились Соня и её отец. Всё это хорошо вписывается в легенду об Илир и Кумуркане.
— Нет, вас я ни в чём не заподозрю. Но вы сейчас продемонстрировали то, как может быть посеяно зерно бреда в больной рассудок. На первый взгляд легенда, и в самом деле, хорошо ложится на контекст событий в Ирие. Но что если посмотреть на неё в другом ключе?
— Например?
— Например, считать эту легенду космогоническим мифом. Помните, там было много богов, но остались трое: два — непримиримых врага, и один, кто предпочёл сохранить нейтралитет. Вполне возможно, что это не легенда о локальном событии, а миф о сотворении мира, объясняющий как разделились Земля, Вода и Воздух. Воздух, в легенде его, насколько я запомнил, звали Хаа, просто исчез и не стал вступать конфликт. Всё так — воздух прозрачен, и не вступает в видимый конфликт ни с водой, ни с камнем. Противостояние же двух начал Воды и Камня, или если угодно — Воды и Земли, — отличная основа для мифа о сотворении мира.
— Действительно, может быть и так. Я не думал, об этом с такой стороны.
— Однако, услышав мои доводы, вы рассмотрели их и не отбросили тут же. Человек же с расстройством разума, исходя из моих наблюдений, просто игнорирует всё, что не вписывается в придуманную им концепцию.
— И всё же это трудно назвать совпадением. Озеро с целебными свойствами и камень с письменами. Не мог же монолит привидится и Соне и Михаилу Николаевичу? Тем более, что он описывает, что взорвал его, а она описывает, что слышала три взрыва, не зная о планах отца.
— Я думаю, Никон Архипович, что Сибирь ещё полна загадок. Не все народы изучены даже среди ныне живущих там, в бескрайних лесах. Ещё меньше мы знаем о тех, кто жил там до прихода нашей цивилизации. Конечно, монолит, и в самом деле мог существовать. Как и надписи, сделанные на нём. Это не первый и не единственный пример петроглифов на территории нашей державы. Но означает ли существование такого артефакта, что в нём скрывается демон?
— Когда мы сидим тут с вами, это и впрямь кажется абсурдом, — усмехнулся Суздалев. — Понятное дело, что и целебный состав озера, конечно же, связан с уникальным сочетанием каких-то условий, которые сложились в нём, дав его воде уникальный химический состав. Но почему озеро помутнело? Да ещё и после совершения ритуала убийства пса Соней?
— В этом и ловушка. Если мозг работает неправильно, он выделяет те события, которые усиливают ткань фальшивой реальности. Прочее же он игнорирует. Поэтому в записках Сони, и особенно Стужина, описания изобилуют именно теми фактами, которые усиливают их вымышленный мир. А все прочие факты, которые могли бы заставить вас сомневаться, просто опущены. Поэтому вы смотрите на эту трагедию не со стороны, а глазами предвзятого человека. Вы говорите, что озеро помутнело после совершения ритуала. Но «после чего-то» необязательно означает «вследствие чего-то». Вам, как врачу, это должно быть хорошо известно.
— Положим так. А как быть со смертью женщин? Они же, в самом деле, болели и умерли?
— Да. Признаюсь, их смерть и для меня