Военная катастрофа. Без единого центра управления, погрязшие в интригах, как бы ни были талантливы Троцкий и другие командиры, они проиграли бы войну. Разрозненные, плохо снабжаемые армии были бы разбиты по частям белыми, которые, без сомнения, получили бы в этот момент мощнейший моральный импульс. И тогда…
…победа белых.
Иван Павлович сглотнул, представив себе это. Возвращение помещиков и фабрикантов. Расправа над всеми, кто хоть как-то сотрудничал с Советами. Его самого, как главного разработчика пенициллина для красных, ждала бы виселица или, в лучшем случае, забвение и тюрьма. Его завод был бы разграблен или уничтожен. И самое страшное — его лекарство, способное спасти миллионы, так и не пошло бы в мир. Оно умерло бы вместе с республикой Советов, которую он, человек из будущего, возможно, и не идеализировал, но которую сейчас видел единственной силой, способной удержать страну от полного распада.
Альтернатива? Могла ли победа белых быть лучше? Его знания отвечали: нет. За белыми стояли интервенты. Победа означала бы расчленение России, превращение ее в полуколонию. И никакого пенициллина, никакой системы здравоохранения, никаких ликвидаций эпидемий в этой новой, «единой и неделимой», но отсталой и зависимой стране тоже не было бы.
Перед ним был ужасный, безвыходный выбор. Смерть Ленина вела к кровавому хаосу и, с большой вероятностью, к поражению в войне и уничтожению всех его начинаний.
Он открыл глаза и уставился на карту России на стене.
Впервые за всю свою практику он стоял перед диагнозом, где любое лечение казалось смертельным, а бездействие — преступным.
* * *
Иван Павлович стоял в цеху экстракции, наблюдая, как лаборант аккуратно сливает очищенный, янтарного цвета раствор пенициллина в стерильные флаконы. Ровный гул оборудования и сосредоточенная тишина сотрудников действовали на него умиротворяюще. Здесь, среди стекла и стали, он мог на время забыть о дамокловом мече истории, висящем над заводом Михельсона.
В дверях показался директор завода, Рогов. На его лице играла сдержанная, деловая улыбка.
— Иван Павлович, сводка! — он протянул листок бумаги. — Третья партия, та, что разошлась по госпиталям неделю назад… Отзывы приходят. В Боткинской больнице — семь случаев газовой гангрены, все с положительной динамикой после применения нашего препарата. В инфекционной — снизилась летальность от септической пневмонии. Делают повторные заказы. Нам нужно срочно увеличивать мощность, коллега! Спрос превышает все наши самые смелые прогнозы!
Иван Павлович взял отчет, и на его усталом лице наконец-то пробилась настоящая, невымученная улыбка. Вот он — осязаемый результат. Не теоретические выкладки, не страх перед будущим, а конкретные спасенные жизни.
— Это… это прекрасно! Собирайте все данные, все истории болезней. Это бесценный клинический опыт.
— Уже собираем! — кивнул директор. — Скоро сможем предоставить товарищу Семашко полный отчет об эффективности. Ваше имя, Иван Павлович, скоро будет знать вся страна.
— Это не моя заслуга.
— Ну как же? Скромничаете, Иван Павлович.
— Не скромничаю. Это и в самом деле не моя заслуга, а…
В этот момент на стене зазвонил телефон. Лаборант снял трубку, послушал и тут же протянул ее Ивану Павловичу.
— Вас, Иван Павлович. Профессор Воронцов, из госпиталя.
Иван Павлович взял трубку, ожидая услышать очередной вопрос о послеоперационном ведении больных с имплантами.
— Иван Павлович, голубчик! — в трубке гремел радостный голос Воронцова. — Поздравляю! Примите мои самые восторженные поздравления!
— С чем это, Александр Петрович? — насторожился Иван Павлович.
— С первыми плодами вашего гения! Помните те чертежи, что вы мне набросали? Для стандартизированных наборов пластин и штифтов? Так вот, на опытном производстве при «Богатыре» сделали первую партию! Не из латуни, как мы пробовали, а из той самой ванадиевой стали, о которой вы говорили! Привезли мне сегодня. Иван Павлович, они великолепны! — голос профессора дрожал от неподдельного восторга. — Абсолютно инертные, легкие, прочные! И инструменты к ним — дрели, отвертки, ключи — все, как вы указали! Мы можем начинать! Мы можем ставить эту хирургию на поток! Это же… это переворот!
— Александр Петрович… — он с трудом нашел слова. — Это… это замечательные новости.
— Какие уж там новости — это эпоха! — не унимался Воронцов. — Когда вы сможете заехать? Нужно обсудить, с каких пациентов начать…
Договорившись о встрече, Иван Павлович положил трубку. Но радость довольно скоро сменилась задумчивостью.
Эти успехи, эти спасенные жизни — все это висело на волоске. Все это могло в одночасье рухнуть, если завтра на заводе Михельсона грянут выстрелы и страна погрузится в кровавый хаос борьбы за власть. Его лекарства, его протезы станут никому не нужны в аду междоусобицы.
* * *
Заводской двор, обычно оглашаемый грохотом станков и свистками паровозов, сегодня гудел по-иному — возбужденным, приподнятым гулом сотен человеческих голосов. Повсюду висели красные полотнища с лозунгами, у дощатой трибуны, сколоченной наспех у стены цеха, толпились рабочие в промасленных спецовках, красноармейцы, партийные активисты. Воздух был заряжен ожиданием.
Еще бы — такой гость ожидался!
Иван Павлович стоял у края толпы, вглядываясь в каждое женское лицо. Он знал эту дату. Знакомый до тошноты страх сжимал горло. 30 августа. Завод Михельсона. Ленин.
Семашко, стоявший рядом, сиял.
— Видишь, Иван Павлович, как народ ждет? Самый подходящий момент, чтобы рассказать о наших успехах с пенициллином и наработках с протезами! Ильич должен знать, какие прорывы совершает наша наука!
Иван Павлович кивнул, едва слыша Семашко. Взгляд доктора сканировал толпу, выискивая невысокую фигуру — теперь, благодаря ему, зрячую Фанни Каплан. Там же, в толпе, были и люди Валдиса — доктор сделал намек на то, что возможны всякие эксцессы. Да и без Ивана Павловича это было понятно. Поэтому охрану усилили.
«Фанни. Где же ты?»
Он мысленно прокручивал их последний разговор в палате, ее полные ненависти слова. Она здесь. Точно должна быть тут. Он чувствовал это кожей. Она не могла не быть здесь.
— Товарищи! Внимание! — раздался чей-то голос из репродуктора. — Сейчас к нам приедет Владимир Ильич!
Толпа зашевелилась, зааплодировала. На улице послышался шум мотора. Иван Павлович увидел, как к подъезду подкатил автомобиль. Из него вышел невысокий, крепко сбитый человек в кепке и темном пиджаке. Ленин.
Он быстрым, энергичным