После развода. Отголоски любви - Катя Лебедева

Мила

— Нам нужно поговорить, — прямо с порога начинает муж. Сегодня он вернулся каким-то задумчивым, загруженным. Давно его таким не видела. И мне не нравится то, как он начинает разговор. Все внутри сразу напрягается.

Еще это дурное предчувствие с самого утра преследовавшее не на руку мне играет. Даже вареник с вишней в руках не получается, а ведь он просил их сделать, думала сегодня порадую, а тут что-то пошло не так. Но нельзя поддаваться панике, надо просто взять и выдохнуть. Сама себя уже накрутила за доли секунды.

— Что-то случилось? — спрашиваю, смотря как он подходит к гарнитуру, бросает на него папку с документами, и опирается на него, скрещивая руки на груди.

Он не выглядит загнанным, он просто напряжен. Точно серьезный разговор намечается. Последний раз я таким его видела пятнадцать лет назад, когда мы только поженились и он уволился из фирмы отца, чтобы открыть свой бизнес. Друзья его тогда накрутили, что я могу из-за этого от него уйти, не соглашусь на неизвестность, когда выходила «за кошелек».

Все. Всего раз я таким его видела. Мне даже страшно представить, что он там еще такое придумал. Но если он думает, что я уйду, ошибается. Я была с ним всегда. Прошла все трудности рядом. Я полюбила человека, а не кошелек, поэтому, чтобы не случилось, мы справимся.

Не могу поверить, что он этого не понимает и боится иной реакции.

— В этой папке, — он разводит руки и правой всей пятерней придвигает бумаги к краю столешницы, — документы на развод.

И пауза.

Он просто замолкает, а у меня все в груди сжимается так, что кажется ее бетонной плитой придавило. Мне буквально нечем дышать. Оттягиваю ворот домашнего платья, наплевав, что руки в муке, сейчас не до того.

— Какой развод? В каком смысле документы на развод, Саш? — едва дыша, спрашиваю у него, и каждое слово режет по живому, царапает горло в кровь. Я не могу, мне слишком больно. — Что ты такое говоришь?

— Самый обычный, простой развод. Я все подготовил. Тебе только подписи поставить и все, дальше я сам все решу.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? Саш, ты слышишь себя? — на глаза наворачиваются слезы.

Я смотрю на его каменное лицо, в его пустые, холодные глаза и не верю в то, что слышу. Этого не может быть. Мой муж не мог прийти и такое сказать. Мы ведь любим друг друга.

Да он сегодня утром просил сделать эти чертовы вареники, которые любит, и я ужом извернулась, но сделала, потому что хотела порадовать его после работы, уставшего, измученного, чтобы ем хоть где-то было хорошо, чтобы хоть где-то ему не приходилось воевать.

— Мил, давай только сейчас без сцен, без истерик. Я устал и хочу быстро со всем покончить, — устало потирая переносицу, продолжает.

Раньше, увидь я такой жест, подошла бы, обняла, поцеловала, усадила против его воли, ведь мужчина не имеет права на слабость, и сделала массаж головы, чтобы хоть чем-то помочь. Но сейчас нет. Сейчас я смотрю на него и мне больно.

Меня буквально рвет на части, потому что сейчас ему плохо из-за меня. Сейчас я причина его бед и плохого самочувствия.

От осознания этого простого факта, меня именно накрывает с головой. Я словно под воду ухожу, забыв сделать последний вздох. Господи, да что происходит? Этого просто не может быть. Сердце сжимает так, что кажется сейчас лопнет, и плевать мне на слова врачей, что сердце не болит, в сердце отдает.

Да, сейчас мне отдает в сердце острая, разрывающая душу в клочья боль.

— Саш, я ничего не понимаю. Что произошло? — все пытаюсь достучаться до него, но ему на это все равно.

Он смотрит на меня холодными глазами, и я больше не вижу в них тепла, не вижу былой любви. Да я ничего в них не вижу. Ни злости, ни ненависти, ни призрения, ни отвращения ко мне, как к женщине. Ничего!

Я ничего не понимаю, я отказываюсь понимать происходящее.

Слезы душат, но я все еще держусь, обхватываю голову руками, словно от этого она не расколется от боли на куски, словно эти тиски способны все исправить.

Еще утром все было хорошо. Я не понимаю.

— Мил, зачем ты задаешь вопросы, на которые не хочешь знать ответ? — его равнодушие меня добьет. Понимаю, что он явно репетировал эту речь, но неужели я стала для него настолько чужой, что он теперь может скрывать от меня свои чувства? Или я просто больше не достойна их видеть?

— Нет, я хочу знать ответ на этот вопрос! — встаю, не в силах сидеть. Хочу метаться раненым зверем, но стою как вкопанная, потому что сил нет.

— Себе то не ври. Я стараюсь защитить тебя, сделать все максимально безболезненно для тебя. Успокойся, вдох-выдох. Ничего страшного не произошло, — ему легко говорить.

Он явно давно это планировал, давно решил разрушить нас, ему сейчас проще, а меня выворачивает наизнанку эта неизвестность.

— Ничего страшного? Саш, ты это называешь «ничего страшного»? Мы вместе семнадцать лет, у нас дочка растет, ты собрался разрушить нашу семью, принес эту новость как гром среди ясного неба, и просишь успокоиться? Как я могу успокоиться? Ты еще утром целовал меня, улыбался, просил сделать твои любимые вареники, а сейчас говоришь про развод. Как я могу успокоиться, когда ты мне сердце вырываешь?

Чтобы я не говорила, он все равно смотрит на меня и молчит, максимум упрямо мотает головой, не желая отвечать. Ну как так можно? Он сказал «а», но не говорит «б». Почему он уходит? Почему? У меня сейчас голова лопнет от этого вопроса.

Почему он держит эти чертовы документы, но отказывается говорить, что толкнуло его на то, чтобы они вообще появились на свет.

У всего всегда есть причина. Всегда. И я хочу ее знать, раз меня лишают моей жизни.

— Я никогда их не любил, — с легкой ухмылкой, глядя на мои руки, говорит.

— Что? — с недоумением спрашиваю, не понимая о чем он.

— Вареники. Я никогда их не любил, но мне нравилось, как ты с ними возишься, нравилось стирать муку с твоих щек. Поэтому и просил приготовить.

Эти слова добивают окончательно. В эту секунду рушатся не только настоящее и будущее, рушится прошлое,