Она говорит это так, словно родить, это как за хлебом сходить. В жизни не все так просто, как хотелось бы.
— Ты должна была родить сына! Обязана была сделать все что угодно, но дать ему наследника! Тогда бы ничего этого не случилось! Сидела бы сейчас, как сыр в масле каталась, и не рыпалась! Все было бы хорошо!
Ее слова бьют обухом по голове. Это самое страшное обвинение, самое больное, самое несправедливое, которое я могла только услышать. Это то, что годами сидело во мне глухой, немой, съедающей изнутри болью. Мы хотели второго малыша. Мы очень хотели. Пытались. Долго. Безуспешно. И это была наша общая, тихая трагедия, а не моя личная вина.
А теперь моя же мама берет и вонзает в самое это больное место нож, да еще и с наслаждением поворачивает его.
Я молчу. Сжимаю телефон так, что пальцы немеют. Слезы душат, но я не дам ей услышать, как плачу.
— Что молчишь? — она никак не унимается. — Ничего не можешь сказать в свое оправдание? Так я и знала! Всегда ты была такая, не пробивная, не цепкая! Мужа, который тебя на руках носил, удержать не смогла, а объяснить родной матери, почему так вышло язык встал колом?
Я собираю всю свою волю, всю свою остаточную силу в кулак. Мне нужно положить трубку. Прямо сейчас.
— Мам, я очень устала. У меня просто нет сил на этот разговор сейчас. Давай как-нибудь в другой раз, хорошо? Позвонишь как-нибудь, и мы… мы все это обсудим.
— Как это в другой раз?! — начинает возмущаться так, что, наверное, там все соседи слышали наш разговор. — Не смей вешать трубку! Я еще не все сказала! Я не договорила!
Не выдерживаю, сбрасываю вызов посреди ее речи и сижу, уставившись в потухший экран ноутбука.
По щекам медленно, против воли ползут слезы. Сначала одна, потом другая. Они капают на клавиатуру, оставляя мокрые пятна.
Плачу я не из-за Саши. Нет. Из-за нее. Из-за того, что самый близкий человек в самый трудный момент не обнял, не поддержал, а пришел добить. Обвинил. Унизил.
Вдруг телефон снова вибрирует в руке. Я вздрагиваю, ожидая нового витка скандала, нового звонка, но на экране горит не имя мамы, а уведомление с работы. Быстро открываю его и читаю.
«Уважаемая Мила Александровна!
В связи с проведенной плановой оценкой эффективности работы сотрудников за последний квартал, руководство издательства пришло к выводу о несоответствии Ваших материалов требуемому уровню качества. Ваши последние статьи были признаны поверхностными, посредственными и не отвечающими редакционной политике и концепции издания.
В соответствии с трудовым кодексом, с Вами не продлевается трудовой договор.
Весь расчет Вы получите в течение трех рабочих дней.
С уважением,
Отдел кадров.
Я перечитываю письмо еще раз. Потом еще, вглядываясь в каждое слово.
«Поверхностные»
«Посредственные»
«Несоответствие»
Слова жгут глаза, выжигая остатки самооценки.
Тишина в квартире становится абсолютной, звенящей. Даже Злата не шумит за стеной.
Я сижу одна за кухонным столом, в квартире, которую только что выставила на продажу, с мокрым от слез лицом, и смотрю на экран телефона, где официальное, казенное подтверждение тому, что моя жизнь развалилась на куски окончательно, бесповоротно и без всякой надежды на восстановление.
Все.
Глава 7
Мила
Ровно в назначенное время раздается настойчивый звонок в дверь. Я делаю глубокий вдох, машинально провожу рукой по волосам и тянусь открыть дверь. Внутренне готовлюсь к роли риелтора показать квартиру незнакомцам, которые будут бесцеремонно оценивать каждый квадратный метр моего бывшего счастья, заглядывать в шкафы и обсуждать стоимость метража.
Я две недели ждала хоть одного покупателя, но все, кто писали или звонили, говорили, что цена завышена, и вот спустя три часа, как я понизила цену до ужасно низкой, позвонила девушка и договорилась о встрече.
Деньги мне сейчас нужны, поэтому, как бы ни хотелось продать все дороже, не могу упускать такой шанс.
Но когда дверь распахивается, я тянусь рукой к сердцу, стараясь унять внезапную колющую боль в сердце, и плевать мне, что оно не может болеть, ведь на пороге стоят они. Саша и она. Та самая девушка, чей округлый, уже давно заметен под одеждой. Она цепко держит бывшего мужа под руку, словно боится, что он уйдет или передумает.
Несколько секунд я просто молчу, не в силах вымолвить ни слова, пока мозг с трудом переваривает этот новый, изощренный удар. Он отказывается верить в то, что видит.
— Что ты забыл в моей квартире, Саша? — наконец выдавливаю из себя. — Ты ведь мне ее «великодушно» оставил, помнишь же свои слова? У меня буквально через пять минут назначена встреча, должны прийти потенциальные покупатели. Ваш визит крайне… некстати.
Девушка улыбается во все тридцать два. Ее улыбка сладкая, ядовитая, полная безраздельного торжества надо мной. Господи, да что я ей сделала?
— О, мы прекрасно осведомлены о вашей встрече, Мила Александровна, — говорит мягким, довольно певучим голосом, в котором явно слышится издевка. Еще и на «вы» обращается, показывая разницу в возрасте. Еле сдерживаюсь, чтобы не спросить, Саше она тоже выкает? — Это я звонила вам и договаривалась о просмотре на это время.
Меня будто ледяной водой с головы до ног обливают. Я перевожу взгляд на Сашу, ища в его глазах хоть тень смущения, хоть каплю стыда, но он смотрит на меня спокойно, даже с легкой досадой, будто я несмышленый ребенок, не понимающий его гениальных и сложных планов.
— Мы приняли решение купить эту квартиру, — продолжает она, и ее взгляд скользит по моей прихожей оценивающе, собственнически, будто она уже мысленно переставляет здесь мебель. — Мне она безумно нравится, такая уютная, обжитая. А из вашей спальни просто шикарный, божественный вид открывается. Мы его оба невероятно любим.
И тут до меня доходит смысл ее слов, смыл ее выбора, вернее причина. Он приводит ее сюда. Они были здесь. В моем доме. В моей постели.
Пока я варила эти чертовы вареники или наивно ждала его с работы, волнуясь и подогревая ужин, они… наслаждаются «божественным видом» из моего окна. Меня трясет от внезапного приступа, что на мгновение даже темнеет в глазах. Хорошо стою рядом со спиной, если что можно опереться.
— Нет, — коротко отвечаю, мотая головой. — Нет. Я не продам вам эту квартиру. Ни за что. Ни за какие деньги.
Саша тяжело, театрально вздыхает.
— Мила, не спеши и