— Я ничего об этом не знал, — попытался ещё раз оправдаться Рэм. — И Елисей… Он бы такого не сделал.
Француз сжал кулаки и шагнул ближе.
— Не сделал? Он бы ещё как сделал! Этот мажор всегда делает всё, что ему вздумается, и ему нихрена за это не бывает!
Больше слов не находилось, и сердце стучало так громко, что, казалось, ему могут услышать даже ребята. Он хотел помочь, хотел объясниться, но слова застревали в горле.
— Я об этом не знал, — повторил тихо, чувствуя, как этот аргумент становится всё более жалким. — Да и зачем ему… это не он…
— Да завали уже! — заорал Француз, и с силой ударил ногой по сгоревшему магнитофону.
Рэм замер от ощущения, какого у него никогда рядом с друзьями не было: сейчас его побьют. Он смотрел на друга — точнее, на человека, который ещё недавно был его другом — и видел в его глазах слепую ненависть. Француз его ненавидел, как, наверное, никого и никогда. Даже к Чингизу у него такого не было.
Он шагнул ближе, а потом сорвался.
— Ты думаешь, мы это так оставим? — зашипел он, но шипение снова сорвалось на крик. — Да ты, Рэм, сам мразота! С такими и водишься, себе подобными! Сам не понял, как все проебал!
И прежде чем Рэм успел ответить, Пьер бросился на него, ударяя кулаком в лицо. Голова откинулась назад, от удара онемел нос, и Макар пошатнулся, теряя равновесие.
— Ты вообще понимаешь, что случилось?! — Француз стиснул его куртку, снова замахиваясь. — Это была гитара моего отца! Её больше нет! Из-за тебя, ублюдок! — он толкнул его так, что Макар свалился на землю, и сразу понял руки, увидев, как в него летит пинок.
Не успел. Второй удар пришёлся носком кеда в бок, заставив съежиться, как эмбрион. Рэм не сопротивлялся, не хотел бить в ответ — только закрывался руками в попытке укрыться от новых ударов.
— Пьер, хватит! — Скрипач бросился к ним, пытаясь оттащить Француза. — Ты что делаешь? Остановись, блин!
Но это не сработало. Еще один удар пришёлся Рэму по плечу, а потом — в живот. Он начал задыхаться, в ушах почему-то зазвенело.
— Ты привёл его сюда! — выкрикивал Француз, пытаясь вырваться из рук Скрипача. — Ты! Ты всегда был слабым! Ты нас предал!
— Всё, хватит, так тоже нельзя, — пытался унять его Илюха, но тот орал:
— Я его сейчас убью! — и голос пронесся эхом среди гаражей. — Пусть знает, как это больно, когда у тебя всё забирают!
Рэм перевернулся на колени, задыхаясь. Он смотрел в землю, руки дрожали, из носа на куртку капала кровь. Боковым зрением он увидел, как кто-то идёт мимо, и по разлетающимся брюкам-клёш со злостью догадался: Артамонов.
Он остановился в паре метров от них, и Рэм услышал несколько ленивое:
— Какая драма. Пожар, драка… Помощь нужна?
Француз было кинулся уже на него:
— Иди отсюда, пидорас! — Скрипач вовремя удержал того за куртку.
Рэм услышал настойчиво повторенное уже только для него:
— Макар? Помощь нужна?
Это, видимо, Вадим к нему обращался. У него прицельно спрашивал нужна ли помощь. И Макар, вскакивая на обе ноги, распсиховался на манер Француза: — Нет! Нет, не нужна! Иди отсюда, пидорас, тебе же сказали!
Вадим посмотрел на Рэма, прищурившись, и чуть качнул головой, снисходительно так, словно ребёнок сделал какую-то пакость, а он, взрослый, выше этого. Он сунул руки в карманы своего пальто и пожал плечами.
— Как скажешь, — проговорил он, отступая на шаг. — Держись там, а то ещё до инвалидности дойдёт.
Рэм смотрел, как Вадим, неспешно разворачиваясь, уходит, и почему-то злился так, будто это Артамонов во всём виноват. Будто он сжег гараж, рассорил его с друзьями, надавал по почкам. Хотя он вроде всерьёз помочь хотел, но всё равно… этот короткий момент его присутствия показался Рэму унизительным.
Француз снова шагнул к нему, но Скрипач встал между ними.
— Всё, хватит, Пьер, — сказал он твёрдо. — Уже ясно, что ты думаешь. Отпусти. Он и так своё получил.
Француз остановился, его плечи поднимались и опускались от тяжёлого дыхания. Потом он резко отвернулся, кинул взгляд на тлеющие остатки гаража и только махнул рукой.
Рэм почувствовал, как остаётся один: между ними появилась такая пропасть, какую никогда не получится преодолеть. А самое дурацкое, что он сам не был уверен в Елисее: они так херово расстались последний раз, когда Рэм спел ему песню про мажоров, что… Что, наверное, было на что взбеситься. То есть, не было — не до такой же степени, но Француз прав. Это Елисей. Это мажор, который делает, что захочет, и ему нихрена за это не бывает.
— Макар, — тихо произнёс Скрипач, обернувшись на него. — Ты… ты лучше не приходи больше сюда.
Эти слова были как последний удар. Скрипач отвернулся и отошёл от него следом за Французом, оставляя Рэма в одиночестве возле дотлевающего гаража, как посреди пепелища их дружбы.
Вскоре приехали пожарники, начали тушить, только это уже казалось бесполезным.
Глава 13
Теперь он был в ссоре со всеми. С пацанами, потому что… понятно почему. С Елисеем, потому что… тоже понятно почему. Рэм уже начал задумываться, что с ним что-то не так: он ни с кем не может мирно сосуществовать в последнее время.
Впрочем, Елисей свою обиду ему никак не предъявлял. Просто шёл уже пятый день каникул, а он ни разу не позвонил, не позвал в гости или погулять — и хотя Рэм чувствовал себя скорее хорошо без необходимости общаться с младшим Синцовым, ему всё равно было плохо от тоски по старшему. На каникулах было как-то совсем мало шансов увидеть его случайно. В школе они могли подвернуться друг другу проще всего, или на родительских посиделках, но что-то мать с отцом стали притихшие.
В общем, каникулы были в самом разгаре, и дни тянулись скучно и без смысла. Макар иногда подумывал, не стоит ли ему позвонить Елисею самому, чтобы извиниться, но почему-то останавливал сам себя. Вспоминал слова Француза, взгляд Скрипача, и думал: а вдруг он правда?.. Он как будто не верил в это на самом деле, и в то же время не понимал — а во что верить ещё? Версия с Чингизом была самой правдоподобной, только сомнения Рэма и на неё не ложились. Душу мутило — непонятно.
А на шестой день ссоры Елисей всё-таки объявился первым, вырвав Рэма из тихой рутины. Он легкомысленно подорвался к телефону, ожидая, что это