Как я и ожидал, разговор у нас с игуменом был тяжелым, но не в том смысле, которого я боялся. Никто бедного нелегального экзорциста на костер не потащил, но Гермоген вывернул меня наизнанку. Не выболтать получилось лишь часть своих тайн. Зато после допроса я был отпущен восвояси и спокойно пересидел в «Розе ветров» всю ту бурю, что разразилась в Новгороде. Набравшийся сил и осмелевший Павел обвинил Щукина в пособничестве колдунам, которые якобы взяли под полный контроль молодого Золотого пояса. Похоже, скорбники решили не афишировать одержимость человека человеком. Те, кто знал правду, помалкивал, а остальные купчишки сильно занервничали. Кому понравится перспектива стать марионеткой в руках колдунов? А раз уж добрались до могущественного Щукина, ныне отмаливавшего грехи в монастыре скорбников, то никто не застрахован. Вот остальные Золотые пояса и проигнорировали наш ночной разбой, а также не стали противиться дальнейшим проверкам.
Насколько жирных карасей наловили в этой мутной воде бесогоны, я не знал. Никто и не подумал отчитываться передо мной. Но кое-какие подробности все же поведал заявившийся в гости брат Аркадий. Вот уж кого я не ожидал увидеть. Еще больше меня удивил его вежливый тон и следы смущения в ауре. А просьба, которую изрек бесогон, вообще добила:
– Научи меня обращаться с костяным ножом.
– Не отдам! – тут же напрягся я, но был обескуражен видом очень похожего на Обжору ножа, который достал из котомки молодой скорбник.
Сначала он вынул какой-то сверток и, осторожно развернув ткань с вышитыми серебряной нитью знаками, продемонстрировал костяное оружие шаманов.
– Однако, – озадаченно протянул я. – Ты где это взял?
– Нашел, – как-то по-детски сказал Аркаша, даже немного покраснел. Затем осознал, как выглядит, встрепенулся и вернул себе привычный, жесткий, немного фанатичных блеск в глазах. – Когда обыскивали особняк Щукина, в подвалах много чего интересного нашли. Вот я и заприметил костяной нож. Кстати, их там было несколько. Один взял себе.
– Без разрешения, – не удержался я от подколки, но теперь пробить его эмоциональную броню не получилось. Так что понимающе кивнул и спросил: – Уверен? Помнится, ты называл мой нож колдовской мерзостью, а меня исчадием ада. Что изменилось?
– Многое изменилось. Тебя вон узнал получше. А еще – помнишь того паренька, которого я поймал, а ты избавил от беса по моей просьбе?
Это была не просьба, а приказ, но я решил не обострять.
– Помню, конечно. Я всех помню.
– Так вот, недавно довелось мне побывать в туровском монастыре. Заодно проведал парнишку. Там у них знатный иконописец живет, он и взялся учить мальца. Выдел бы ты, какие иконы пишет наш с тобой крестник. Если бы не ты, мне бы пришлось по нему скорбеть.
Эка он завернул. Теперь мы, получается, почти кумовья. Сохранить серьезное лицо удалось с трудом, но я ему эту манипуляцию точно не забуду. А то, что нож, пусть и с виду немного отличается от моего, имеет ту же суть, я понял сразу. Вот даже Обжора подал слабый ревнивый сигнал.
– Хорошо, убедил. Но помучиться тебе придется.
И как в воду глядел. Только теперь я осознал, как легко мне далось учение у шамана. Конечно, если сравнивать с муками Аркаши. Он вот уже неделю жилы рвет, но уступать не собирается. Вон сидит, налакавшись Виринеиного зелья, и мычит, озадачивая Ромашку. Лицо такое, словно запор у бедолаги случился. А ведь иначе нельзя. Нож у него простой, работает только как основа для создания призрачного дополнения к такой же призрачной руке носителя. Это я с Обжорой могу ковырять духов прямо костяной основой, хотя после ослабления получается не очень хорошо. Аркаше же нужно учиться выходить из себя почти полностью.
Я уже собирался прервать этот почти трехчасовой сеанс самоистязания, но вдруг ощутил беспокойство, словно рядом появился сильный дух. Ту же заглянул в духовный мир и увидел, как аура на лице скорбника подалась вперед, формируя нечто похожее на призрачную маску. Мой новый друг явно старался не показывать, как ему плохо, вон какой мукой искажена сформированная из ауры личина. Так, нужно это дело прекращать, пока он не себя не угробил. Я резко выглянул из себя, чем заставил ауру бесогона рефлекторно напрячься и втянуть все лишнее обратно. Аркаша обессиленно завалился на сено, а из соседней сараюшки протяжно замычала Ромашка.
– Успокойся, мы уже закончили! – крикнул я соседке, а затем повернулся к бесогону. Ну что, кум, на сегодня хватит. Пошли отдыхать.
– Ты иди, а я чуток полежу, – обессиленно отозвался Аркаша, на лице которого горела счастливая улыбка.
И, честно говоря, я за него был горд. Тараканов в этой бедовой голове великое множество, но душа у парня светлая, пусть и в оболочке сильно искореженного церковными оковами духа.
– Как знаешь, – кивнул я. – Не забудь выпить бодрящего зелья, иначе придется ползти.
Бесогон недовольно поморщился, но возражать не стал. Его двойные стандарты начали постепенно развеиваться, и это хорошо.
Подведенные под одну крышу сеновал и стойло коровки находились на заднем дворе пансиона, так что к своим комнатам я добирался через черный ход. Пока поднимался по лестнице, думал и своих близких. Все участники операции по освобождению Насти долетели домой без проблем и без потерь. Чуть позже я отправил им почтой золотые векселя благодарности от Павла, который оказался довольно щедрым малым. Впрочем, хорошее поведение вряд ли поможет ему оправдаться в глазах Насти. Умом она поймет, что сам Павел ни в чем не виноват, но проведенное в неволе время оставит тяжелый черный осадок. Поначалу я сильно переживал за психическое состояние подруги. Вдруг что непотребное учудит. Оно ведь как: женская душа, даже такая светлая, как у Насти, все равно дело темное. Но тут уж не стал мешкать друг Дима и сразу подкатил к Николаю Кирилловичу с просьбой отдать за него дочь. Перепуганный всеми этими приключениями папаша тут же согласился, да и сама Настя долго не думала.
Ну, совет им да любовь. Жаль на свадьбу, которую назначили на осень, мне не попасть. Аркаша говорил, что за убийство колдуньи мне от церкви полагается какая-то особая награда, которая вроде должна как-то поменять мой социальный статус, но я не особо вникал в его слова. Давно перестал верить церковникам. Даже к отцу Никодиму отношусь с некой опаской, а ведь он был первым, кто отнесся ко мне по-доброму.
Мысли о близких людях, живущих в далеком, но при этом не менее родном Пинске, немного испортили настроение. Я не знаю, что меня ждет в будущем. Имеет ли