Но это было лишь начало черновских терзаний. Через год сын окончил школу и объявил отцу, что по путевке комсомола он собирается ехать в соседний город, поступать в Сельскохозяйственный техникум учиться на животновода.
Старик крепко рассердился, долго уговаривал сына бросить эту затею – тот стоял на своем. Кончилось дело крупной ссорой.
– Провались ты со своим комсомолом! – кричал Чернов сыну. – Лошади до добра не доведут!
Сын молчал.
– Чтоб ноги твоей больше тут не было, убирайся из дому! Проклинаю! – крикнул под конец Григорий.
И сын ушел. Он уехал в город, а Григорий Чернов остался один. Теперь стал он еще угрюмее.
И шли годы. Старика Чернова в городке не то что не любили, а недолюбливали. Одни – за угрюмость, за то, что сына прогнал, другие – за пристрастие к судебным делам. Кто-то прозвал его Сутягой – это приклеилось. Впрочем, вреда от Сутяги не было, скорее польза. Многие, перед тем как судиться с кем-нибудь, советовались со стариком: он уже все новые законы знал. Что касается пристанского начальства, то оно судило не по разговорам, а по работе, – работал Сутяга хорошо. Специальность его была ему под силу – да и какая особенная сила нужна кладовщику маленькой пристани! Есть такие профессии, где за человека работает его честность. Сам не кради, смотри, чтобы другие не крали, береги государственное добро – и все будет хорошо. А там, где дело касалось государственного добра, там Сутяга себя не жалел.
Однажды загорелся на берегу склад. К складу тому Сутяга никакого отношения не имел, однако первым бросился к горящему зданию. Он вытаскивал из огня тюки кож, выкатывал какие-то бочки, выволакивал ящики. Вместе с пожарными лез он в самое пекло и, только когда сбит был огонь, вернулся к себе в хибарку. Одежда на нем обгорела, от головы пахло паленым, шея, руки были в белых волдырях.
Когда в пароходстве, в горсовете узнали об этом деле, решили сделать Сутяге ценный подарок. Но что нужно старику? Деньги дарить неудобно, патефон подарить – еще обидится: плясать ему, что ли, под патефон? Часы? Есть у него часы.
Остановились на отрезе сукна – тем более что и одежа на старике погорела. Потом, зная, что Сутяга по воскресеньям выпивает, кто-то предложил преподнести ему бутылку хорошего вина. В имении графа Росницкого, что в трех верстах от городка, был когда-то винный подвал. Граф в свое время сбежал, а содержимое подвала было конфисковано. И хоть прошло много лет, но на каком-то складе у какого-то стойкого завхоза еще хранилось несколько бутылей старинного вина. Выписывали со склада это вино для городской больницы или по случаю приезда каких-нибудь почетных гостей.
И вот на Первое мая, когда состоялся вечер в городском клубе и когда награждали ударников-речников и рабочих кожевенного завода, Сутягу тоже вызвали на эстраду к накрытому красной материей столу президиума и вручили ему отрез сукна. В отрез была завернута бутыль.
Сутяга спокойно, даже как-то снисходительно-важно принял подарок и суховато сказал: «Очень благодарю за присуждение предметов». Затем не торопясь сошел с эстрады, спокойно вернулся на свое место.
Но что-то в нем дрогнуло. Не дожидаясь конца праздничного концерта, вышел вскоре он из зала и пошел по вечерней, уже темной улице. Из светлых окон слышались пение, смех, где-то играли патефоны. На скамейке бульвара сидели парень и девушка в светлом платье, тихо о чем-то говорили и умолкли, когда старик прошел мимо. От сырой, по-весеннему мягкой земли тянуло веселым, зяблым холодком. Чистая, ясная одинокая звезда горела вдали за рекой, над черным лесом.
Придя домой, старик включил свет и оглядел бутыль со старым вином. Бутыль была большая, вроде четвертной, из старинного бугристого стекла со стеклянной орловой печатью на боку.
Старик срезал ножом засмоленную нашлепку на пробке, вытащил пробку – и в нос ему шибануло таким сладким, густым запахом, что даже голова закружилась. Он выпил стопку вина – было оно густое, тягучее и пьянило весело и крепко. Так хорошо было вино, что Сутяга опять заткнул бутыль пробкой, сызнова засмолил горлышко – и зарыл клад в землю, в подполье своей хибары. Он решил распить вино в день свадьбы сына – вместе с сыном. Он почему-то был уверен, что Николай вернется к нему, хоть погостить приедет, а уж на свадьбу-то пригласит обязательно. Старик давно уже не питал к сыну злобы, давно примирился с тем, что не пошел Николай по судебной линии, давно скучал по нему, ждал его.
А Николай уже три года как кончил техникум, побывал где-то в степях на практике и теперь обосновался верстах в пятидесяти от городка в конесовхозе. Он каждый месяц присылал отцу деньги, но тот их не тратил, клал на книжку. Изредка от Николая приходили письма; письма были короткие: жив, здоров, работа интересная. Из лютой гордости старик на письма не отвечал: считал, что сын сам должен приехать. А тот давно простил отца, но работы было много, заехать времени не было, да к тому же старик и не звал.
Однажды пароходик «Инженер Фокин» причалил к пристани, и сын сошел по сходням прямо к весам возле конторки, где стоял отец. Как вырос он, как возмужал! Был он не в отца, светловолос, приветлив лицом, но походка был отцовская, широкая. Он обнял Сутягу, поцеловал и спросил:
– Узнаешь, отец?
– Чего не узнать-то, – ворчливо ответил Сутяга, потом вытер губы и положил на весы ящик: сделал вид, что очень занят.
– Что ж в гости не зовешь? – молвил сын. – Впрочем, я проездом. Еду в Кушинский конесовхоз опытом обмениваться.
– Мог человеком стать, а стал лошадником, – буркнул старик, – меня кони до добра не довели и тебя не доведут. Неподходящее дело.
– Кони государству тоже нужны, – сказал сын и засмеялся: – Не сердись, отец.
– Жениться-то не надумал? – спросил старик, возясь с рейкой весов и не глядя на сына.
– Когда надумаю, тебя на свадьбу привезу. На тройке приеду, – ответил сын и опять повторил: – Не сердись, отец! – и вдруг схватил старика под мышки и без усилия, смеясь, поставил его на площадку весов. – Ну-ка, сколько в тебе живого веса, родитель?
– Тьфу ты, бес! – молвил старик. – Весы сломаешь. Порча весов карается.
– Ну и пусть карается!
Сын опять засмеялся, но в это время уже убрали сходни, и, перепрыгнув расширяющуюся полоску воды, он вскочил на палубу пароходика и оттуда помахал рукой отцу: жди, мол, скоро приеду.
Сутяга рукой в ответ махать не стал,