Прошло время. Солнце миновало зенит. Бокалы опустели. Тени под тентом стали плотнее, но воздух не стал прохладнее. Кэрлон снял рубашку, бросил её на песок. Мирея откинулась на плед, наблюдая, как играют его мышцы.
Тинки всё ещё лежала на пледе, по-прежнему обнажённая. Её кожа постепенно наливалась жаром. То немногое потоотделение, что было заложено в её физиологию, всё-таки сработало — тонкая плёнка влаги обозначилась на лбу и груди. Солнечный ожог медленно расползался по коже.
Прошивка отмечала это. «Внешняя температура повышена. Длительное воздействие. Рекомендация: переместиться в тень». Но эта рекомендация относилась к категории вторичных. Главной оставалась другая: «Оставаться там, где удобно хозяйке».
Хозяйке было удобно так.
— Смотри, — всё-таки сказал Кэрлон, бросив быстрый взгляд на Тинки. — У нее кожа краснеет.
— Ничего, — лениво отмахнулась Мирея. — Потом помажем чем-нибудь.
В её голосе не было осознанной жестокости. Это было спокойное, будничное безразличие. Если ломается один предмет, на его место приходит другой. Главное, чтобы под рукой были деньги и доступ к каталогу.
Тинки слегка повернула голову и встретилась с ней взглядом.
Это был короткий, почти случайный контакт. В нём не было ни мольбы, ни протеста. Два взгляда пересеклись. Внутри Тинки что-то дрогнуло, в самой глубине, там, где хранилось примитивное «я есть». В этот момент она очень отчётливо почувствовала себя не функцией и не набором реакций. И это почему-то было тяжело.
Прошивка тут же бросилась стирать этот след. «Слишком сложная саморефлексия. Упростить. Перевести в формат: „я — инструмент“».
Упростила. Перевела.
Но след всё равно остался. Как ожог.
Мирея улыбнулась.
— Сегодня ты мне очень пригодишься, — сказала она неожиданно мягко.
Она протянула руку, взяла Тинки за запястье, слегка потянула. Кэрлон тоже подался вперёд. Их тени сдвинулись, сомкнулись, закрывая от солнца.
Море шумело, как фон для рекламы: «идеальный отдых вдали от всего». За линией рифа, суетились какие-то птицы — их крики почти не доходили сюда. Кударам был словно создан для того, чтобы отрезать людей от мира. Идеальная декорация для того, что должно было случиться.
Следующий час всё ещё был похож на обычные развлечения богатых людей, уверенных, что им принадлежит всё — от погоды до чужой боли.
Они пили, смеялись, лениво спорили о покупке территории под новую аркологию. Мирея обожала такие разговоры. В них она чувствовала себя не просто богатой наследницей, а участницей большого конструирования мира.
Тинки подавала еду из контейнеров, меняла бокалы, поправляла тент, когда ветер пытался его сорвать. Всё делала вовремя, без напоминаний, без лишних вопросов.
Прошивка в эти минуты работала идеально. Сенсорные потоки — в норме, эмоциональный фон — ровный.
Потом алкоголь сделал свою работу.
Разговоры перетекли в более ленивые, медленные. Мирея откинулась на плед, вытянула ноги, позволив Кэрлону массировать ступни. Ей нравилось ощущать чужие руки на себе — но ещё больше нравилось ощущать их там, где она им велит.
— Сними с меня эти тряпки, — велела она.
Кэрлон послушался. Блестящая ткань купальника легко соскользнула, обнажая смуглую кожу. Мирея любила свои плечи, свой живот, свою шею — любила всё в себе, что свидетельствовало о вложенных в нанопластику и бьюти-модификации деньгах и времени. Хорошее тело — тоже актив.
— Ты уверена, что этот остров не прослушивается? — спросил Кэрлон, проводя ладонью по её икре. — Сейчас такие параноики сидят в службах соответствия…
— Уверена, — лениво ответила Мирея. — Я же говорила, эта локация в моем личном пакете Leisure. Никакие зануды сюда не влезут без моего согласия.
Она приподнялась на локте.
— И вообще, ты слишком много думаешь о тех, кто ниже тебя по статусу. Расслабься. Ты сегодня в моём списке удовольствий, а не проблем.
Она повернулась к Тинки.
— Ты тоже, — добавила она. — Подойди.
Тинки подошла. В её движениях по-прежнему не было колебаний. Но температура тела поднялась ещё на несколько десятых, сердечный ритм участился. Для живого человека это означало бы волнение, может быть — предвкушение. Для неё это было всего лишь набором цифр.
— Ложись между нами, — сказала Мирея.
Тинки опустилась на плед. Слева — Мирея, с её хищной улыбкой и уверенным взглядом. Справа — Кэрлон, от которого пахло потом и вином.
— Смотри на нас, — велела Мирея. — Не на море.
Тинки перевела взгляд. Океан исчез из поля зрения, превратившись в фон, в шум. Теперь в центре внимания были два лица, две пары глаз, два набора желаний.
— Мы поиграем, — сказала Мирея. — А ты будешь помогать. Это несложно. Ты создана для этого. Верно?
— Да, госпожа, — сказала Тинки.
Это былой правдой. Той правдой, которую в неё заложили.
Первые прикосновения были ещё мягкими, почти осторожными. Мирея и Кэрлон играли с ее телом, как хотели.
Тинки не отстранялась. Не дёргалась. Не закрывалась. Её плоть была открытой территорией, по которой могли ходить, как по идеальному газону.
Она ощущала всё — давление, температуру, влажность чужих ладоней. Организм — почти полностью органический — честно передавал информацию через нервную систему в нейронный адаптер и дальше, в процессор. Эмоциональный блок быстро сортировал по папкам: это — в «приятное», это — в «нейтральное», это — в «настороженность».
Последнюю папку прошивка тут же разгружала, не позволяя ей переполниться.
Первый раз что-то пошло не так, когда Мирея неожиданно сильно сжала ей бедро. Достаточно сильно, чтобы боль превысила запланированный порог.
Тинки вдохнула. Резче, чем обычно. Лёгкие наполнились горячим воздухом, ритм сердца ускорился. Внутренний блок «настороженность» мигнул, посылая сигнал: «слишком интенсивно».
— Больно? — спросила Мирея.
В этом вопросе не было сочувствия. Скорее любопытство.
Тинки посмотрела на неё, опять перебирая варианты ответа.
«Нет, госпожа».
«Терпимо».
«Как вам угодно».
Где-то в глубине сознания всплыло короткое, честное «да». Но оно не имело права выйти наружу.
— Нет, госпожа, — сказала она.
— Врёшь, — удовлетворённо кивнула Мирея. — Мне нравится, когда ты врёшь так, как я хочу.
Она сжала пальцы ещё чуть сильнее. Боль стала острее. Лимбический модуль послал короткий импульс-рефлекс: отдёрнуться, отвести руку, сказать «хватит». Но на его пути уже давно стояли фильтры подчинения.
И всё же внутри что-то не подчинилось до конца. Маленький остаточный импульс застрял где-то в нейронных лабиринтах. Пальцы Тинки едва заметно дрогнули.
Прошивка отметила это красным флажком: «микросбой моторики». Системы самокоррекции немедленно включились, пытаясь сгладить отклонение.
И Тинки… улыбнулась. Это было самым страшным. Её губы, растянулись в мягкую, почти благодарную улыбку.
— Видишь? — сказала Мирея Кэрлону. — Она учится.
— Чему именно? — спросил он, скользя ладонью по груди Тинки. Там, где уже был солнечный ожог. Пальцы оставили за собой словно болезненную полоску огня.
— Правильной реакции, — ответила Мирея. —