Мои занятия на скрипке
В июле 1962 года я вернулась к себе на работу с удостоверением по квалификации врача-терапевта. Я продолжала работать заведующей здравпунктом на шахте № 19–20, вела больных в стационаре больницы, 2 раза в месяц дежурила ночью.
Я помню своих двух медсестер, с которыми дежурила ночью по больнице. Это были уже немолодые женщины, побывавшие на войне. Они умели делать все и за сестру, и за врача. Вызывали меня редко, сами справлялись.
Когда позже я дежурила в ленинградской клинике, молодые медсестры вызывали меня по каждому пустяку, например, надо ли дать больному аспирин или нет, хотя в истории болезни были четкие назначения врача. Разница в работе шахтерских медсестер и медсестер ведущих клиник была большая еще долгое время.
Работа на шахте была трудная. Еще несколько раз я спускалась в шахту для оказания помощи травмированным на месте. Помню, однажды был взрыв метана в шахте и как раз в мое дежурство привезли 11 шахтеров, пострадавших от взрыва газа. Четверо там погибли сразу, у двоих было отравление, у них развился психоз, семь человек выписали с разной степенью интоксикации под наблюдение невролога, один из них скончался от перенасыщения метаном, спасти не удалось. Сошелся весь персонал больницы, многих больных выписали из стационара домой, а на их места помещали пострадавших шахтеров, оказывали им помощь до приезда горноспасателей из г. Донецка, которые прибыли через 30 минут после взрыва, снабдили всеми необходимыми медикаментами и аппаратами для искусственного дыхания.
Бывали и курьезные случаи. Однажды молодой рабочий, работавший на поверхности шахты, пришел на прием и стал сразу требовать освобождения от работы, ссылаясь на боли в позвоночнике и невозможность разогнуть спину. «Радикулит обострился!» – сказал он. Я уложила его на кушетку на живот и проверила симптомы натяжения, температуру тела. Признаков болезни не нашла. Поскольку пациент разговаривал грубо и требовал больничный лист, я не выдала ему освобождения от работы, а назначила физиотерапию и витаминотерапию внутримышечно. Но пациент не ушел, стал угрожать, разбил мне стеклянный шкаф для медикаментов, перерезал телефонный шнур, чтобы я не могла позвонить, и стал караулить меня, ожидая конца приема. Мне с трудом удалось найти момент, чтобы выйти и перейти через дорогу в шахтный комитет. К счастью, там все начальство было в сборе. Я объяснила начальнику ситуацию, и он заставил меня написать заявление на хулигана. Потом дал машину, и меня увезли домой. Через две недели я случайно увидела своего обидчика, он крикнул: «Терапевт! Что же ты меня посадила на 2 недели?» А спустя еще некоторое время он пришел ко мне с большим кульком шоколадных конфет, дождался конца приема, вошел и сказал: «Ну, доктор, давай мириться». Таких случаев больше не было. Но однажды вечером я шла на дежурство через степь (около 3 километров), вдруг навстречу идет группа (несколько человек), курят, подошли, обступили меня. Я сразу им говорю: «Ребята, вы меня не задерживайте, я врач, иду на ночное дежурство». «А, доктор, ну ладно, иди, может быть, и мы в эту ночь к тебе попадем», – сказали они и разошлись, уступив мне дорогу. А ведь там жили и работали многие рецидивисты, которым запрещалась прописка в больших городах. Но о каких-либо нападениях или терактах я тогда не слышала, ходить ночью не боялась.
После 6 часов работы на приеме я ходила по вызовам на дом, ходила пешком на большие расстояния по поселку или через степь на хутор. Как-то в дороге почувствовала одышку и боль в сердце. В вечерней музыкальной школе учился со мной игре на скрипке главный терапевт города. Я попросила его дать мне направление на стационарное обследование в городскую больницу. Во второй городской больнице мне поставили диагноз: инфекционный миокардит, хронический анацидный гастрит.
Лечила меня молодая врач, приехавшая из Владивостока. Она с восторгом рассказывала о своем крае, говорила, что туда едут работать люди необыкновенные, романтики. Ее назначение: кордиамин внутримышечно, внутрь желудочный сок, ферменты, витамины – мне помогли, и я почувствовала себя очень хорошо. При выписке она посоветовала мне санаторно-курортное лечение. Легко сказать, полечиться в санатории, а как достать путевку?
Медработникам путевки не полагались, даже врачу, работающему на шахте, выдать путевку ни от горздравотдела, ни от шахткома на курорт не могли. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из медиков вообще получил путевку, даже не покупали за свой счет. Такой практики в Донбассе не было. Но отдыхали на юге все – от врача до санитарки. Приезжали, снимали комнату неподалеку от моря за 1 рубль в сутки и отдыхали. Питались в общественной столовой – про пищевые отравления я не слышала. За этим строго следили; купались, загорали, кто сколько хотел. Но это отдых, а мне нужно было лечиться!
Вот тут я и обратилась к начальнику шахты помочь мне получить путевку на курорт от шахты, хотя бы полностью за мой счет. Начальник шахты Иван Степанович Воробьев был вроде местного князя, влияние его распространялось и на соседние шахты. Небольшого роста, коренастый, властный, с негромким голосом, он умел сразу подчинять себе людей.
В дни повышенной добычи перед днем шахтера (28 августа) он завел такой порядок, что, если хоть один шахтер в бригаде перед работой будет освидетельствован в приеме алкоголя, отвечает вся бригада, и премии лишаются все. Иван Степанович ко мне относился очень хорошо. Мой здравпункт был оснащен лучше, чем наша больница. И перевязочный материал всегда у меня был в достатке, и медикаменты, дезинфицирующие средства, растворы. На мою просьбу о путевке он ответил: «Подождите немного, до лета, когда начнутся отпуска у рабочих, что-нибудь придумаем». Я поблагодарила и стала ждать. 12 июня 1964 года меня вызвал Иван Степанович и говорит: «Мы тут посовещались на заседании шахткома и решили выделить путевку в санаторий одному нашему передовику, он здоров, в лечении не нуждается, да и раньше выделенные ему путевки он отдавал другим. Он всегда в отпуск ездит в деревню к матери. Путевка эта выписана на конец июля на фамилию этого рабочего, иначе нам не разрешили бы ее заверить. В общем, зайдите в профком, возьмите путевку, заплатите 30 % ее стоимости и делайте с ней, что хотите». Я так и сделала. Путевка была у меня на руках, но