* * *
В июне 1970 произошло важное событие нашей семьи – у нас родился сын.
– Как мы его назовем? – спросила я.
– Гришей, – муж ответил, не раздумывая.
– Гришей? Почему? – удивилась я.
Он не стал объяснять, а я сразу не сообразила, что это в честь его отца Григория. Наш Григорий родился в год столетия своего деда Григория Гавриловича. Через 11 дней Федор Григорьевич приехал за мной и Гришей. В руках у него было два больших букета красных роз из оранжереи Юрия Георгиевича Смоленского. Один букет он отдал врачу Любови Дмитриевне Ярцевой, а второй мне. На плечи мне муж накинул норковую коричневую пелерину. Когда он ездил в Америку, то привез оттуда недорогую пелерину из белого искусственного меха. А пока я находилась в клинике института, он заказал в Доме мод по этому образцу пелерину из меха норки. Это был сюрприз! Федор Григорьевич в элегантном ослепительно-белом костюме, сшитом на него по индивидуальному заказу, с темными, хорошо уложенными волосами (причесывался он всегда у одного и того же мастера в гостинице «Астория»), сел за руль «Волги» цвета белых ночей и повез нас с Гришей домой, в отремонтированную квартиру.
Когда я вошла в прихожую, то увидела еще один сюрприз: по всей длине прихожей на полу из светлого березового паркета была выстлана ковровая дорожка с красивым орнаментом. Она до сих пор украшает нашу прихожую. На окнах висели красивые тюлевые занавески, в спальне стояла чешская детская кроватка. Я вновь, во второй раз, ощутила состояние невесомости. С чувством глубокой благодарности, любви и нежности, я прижалась к плечу своего мужа и сказала: «Спасибо тебе за все, мой любимый». Счастливый муж только улыбался в ответ.
На второй или третий день пришла патронажная медсестра. В уличной обуви, не сняв куртки и не помыв руки, она прошла в комнату к ребенку. Я вскочила, предложила ей переобуться, помыть руки, надеть маску. «Ребенок только что из роддома, мне приносили его в маске до самой выписки», – сказала я, волнуясь. В ответ медсестра грубо выпалила: «Вы что, собираетесь его выращивать под колпаком?»
В течение месяца мы гуляли с Гришей в коляске по Ботаническому саду, а еще через месяц уехали на дачу. У Федора Григорьевича был отпуск в сентябре, и в этом году мы никуда не уезжали, отдыхали (если можно назвать отдыхом время, проведенное с новорожденным ребенком) на даче. Лето с июля по август было нежаркое, иногда даже прохладное.
Август уже предвещал начало осени. Гришу мы старались закалять: с раннего утра и до темноты коляска с ним стояла во дворе, напротив окна кухни. Рядом с коляской неизменно сидел наш второй Акбар, овчарка черной масти. Он прошел дрессировку по сторожевой службе и по заданной команде не отходил от коляски, сторожил, главным образом, от ворон, которые летали с одной сосны на другую. На нашем участке оставалось тринадцать не выкорчеванных сосен.
Акбар был очень дисциплинированный, спокойный. Он получил хорошее образование – учебу по общей дрессировке, охране и защите. Во дворе, подальше к сараю, всегда стояла его миска с едой, и он подходил к ней только тогда, когда кто-нибудь из нас находился возле коляски. Однажды я наблюдала такую картину: я принесла еду и в миску положила большую кость с мясом. Акбар подошел, поел немного и улегся рядом с миской отдыхать. Стая ворон за ним наблюдала с крыши гаража. Видя, что Акбар не двигается с места, вороны разделились на две группы: одна группа (3–4 птицы) слетела на забор, затем они спустились на землю и стали медленно идти в нашу сторону. Акбар вскочил и погнался за воронами, чтобы прогнать их со двора. Вторая группа (две вороны), сидящие на крыше гаража, в это время подлетели к миске с едой, вытащили из миски мясную кость и взлетели на гараж. Остальные вороны, которые отвлекали Акбара, подлетели и стали все вместе выклевывать мясо с кости. Когда Акбар вернулся и посмотрел в свою полупустую миску, ему оставалось только обиженно лаять.
В это время с нами жил мой сын Володя. Он водил Акбара на тренировочную площадку. Володя учился в девятом классе и не хотел переехать на время ремонта жить к нашим друзьям – соседям, которые его приглашали, оставался жить в пустой квартире, как человек, любящий свой домашний очаг. В Ленинграде он жил второй год, после переезда от мамы с Донбасса. Требования в школе, в которую он поступил, были намного выше, чем там, где он учился раньше, особенно по английскому языку. Володя даже немного растерялся, он готовился к экзаменам и очень боялся за свои слабые знания по английскому языку. Занимался он упорно, самостоятельно и в то время не думал, что по истечении нескольких лет, после окончания института, так увлечется английским языком, что потом станет его преподавать в школе.
После окончания школы Володя попытался поступить в медицинский институт и даже полгода проучился там, но на зимней сессии не сдал экзамен по марксизму-ленинизму, и его отчислили. Возможно, причина крылась в давнем конфликте Володи с учительницей по литературе, чья подруга как раз и преподавала марксизм-ленинизм в институте. Пришлось ему идти работать. Он устроился монтажником на Кировском заводе. Очень уставал с непривычки, а весной был призван в армию. Мы с Федором Григорьевичем провожали его от районного военкомата. Помню, в строю с группой ребят Володя стоял худенький, растерянный, и у меня заныло сердце, глядя на него, еще не окрепшего, не возмужавшего. Отвезли ребят на сборный пункт на станцию Кирилловскую. Я собрала сумку с продуктами, сладостями, и мы с Федором Григорьевичем поехали на машине в Кирилловское. Ехали долго, а когда приехали, то нам сообщили, что утром ребят отправили служить в Германию. Мы не успели на несколько часов. Мне было очень обидно, но ничего не поделаешь.
Вскоре Володя стал часто присылать нам письма, писал о своей службе. Я ему отвечала, писала о Грише, о своей работе, о нашей жизни. Какое-то время писем не было, я с тревогой их ожидала. Потом оказалось, что Володя попал в госпиталь. Когда он стоял на посту, какой-то немец бросил камень ему в голову. Тогда говорили о «днях мщенья». Но об этом Володя не сообщил. Так в