Сизов был прекрасным хозяином города. Высокий, стройный, с военной выправкой, он всегда привлекал внимание горожан. Он мог остановить свою машину, зайти в школу, в детский сад, побеседовать с учителями, воспитателями, что-то записать в свой блокнот. Всегда откликался на просьбы врачей Института пульмонологии и, где мог, помогал. Он заботился о нуждах всех лечебных учреждений города.
Ленинградцы и теперь вспоминают его с теплотой и признательностью. Как-то, в одно из посещений клиники, сотрудники попросили сфотографироваться с Сизовым на память. Потом в институте хранили эту фотографию.
Федор Григорьевич много раз советовал Александру Александровичу пощадить себя, меньше работать, но он отшучивался. Людям его поколения, прошедшим войну, не свойственно думать о себе, о своих недомоганиях; долг для них превыше всего.
В том году в городе свирепствовала эпидемия гриппа. У Александра Александровича была повышенная температура, но он ходил на службу.
8 мая 1977 года в Москве у Кремлевской стены зажигали Вечный огонь на Могиле Неизвестного Солдата. Первый секретарь Ленинградского обкома партии (уже после И. В. Спиридонова) вызвал Сизова к себе и потребовал отправиться в Москву для участия в этом мероприятии. «Но я болен, у меня температура», – сказал Александр Александрович. «Мы все больны, но должны работать. За нас никто не сделает нашу работу», – сухо ответил глава обкома. Бывший фронтовик не мог не поклониться павшим товарищам. Врачи не особенно препятствовали, и Сизов поехал в Москву. Он стоял в Александровском саду, у Кремлевской стены с непокрытой головой в непогоду. К вечеру – молниеносная форма пневмонии, и в два дня его не стало.
Обо всем этом, о трагическом конце Сизова, Федор Григорьевич с горечью подробно рассказывал Сергею Александровичу Борзенко. Выслушав эту историю, Сергей Александрович помолчал, потом задумчиво проговорил: «Да, жаль, настоящий, видимо, был человек. Не берегут у нас таких людей. Устроили себе ведомственные больницы, создали абсолютный комфорт для своих служащих, но о настоящем профессиональном лечении не заботятся, да и честных тружеников не щадят, эксплуатируют сколько хотят».
«Мое глубокое убеждение, – заметил Федор Григорьевич, – что судьба больного зависит не от консультантов, а от того, к какому лечащему врачу он попадет, от раннего диагноза. Если болезнь запущена, то никакой консультант не поможет или поможет ценой огромного напряжения в экстремальной ситуации».
* * *
В это время в НИИ пульмонологии происходил разброд. Дело в том, что с открытием Института за короткое время в его отделы влилось сразу около 500 сотрудников. Федор Григорьевич был занят организацией научных и исследовательских лабораторных отделов института, разработкой новых методик в лечении больных.
Полгода он занимался в публичной библиотеке, изучал состояние пульмонологической службы у нас в стране и во всем мире, переводил работы иностранных ученых. Он создал Оргмедотдел, сотрудники которого ездили по стране, выявляли пациентов с тяжело протекающими заболеваниями легких, осложненными, не поддающимся обычному лечению и предлагали обследоваться и лечиться в Ленинграде, в новом институте. После обследования больные распределялись по различным группам, отлаживалась определенная система.
Вначале он не представлял себе работу института. Но потом увлекся, выстроил определенную схему выявления различных патологий, и институт заработал на полную мощность.
Приезжали зарубежные ученые, встал вопрос о введении Института в ВОЗ на пятом году его работы. Приехал и министр здравоохранения Б. В. Петровский, присутствовал при докладе о лечении больных хроническими заболеваниями легких. Были представлены рентгеновские снимки бронхографий до и после лечения с помощью выделения лекарственных веществ через бронхоскоп в пораженный сегмент легкого. Во время доклада министр встал и ушел, ничего не объяснив. Возможно, ему не понравилась статистика успешного лечения больных, которые годами были неизлечимы, и им никто не мог помочь. Конечно, он не ожидал такого успеха, у него такие исследования не проводились, так как его институт в Москве занимался кардиологией.
После его отъезда «посыпались» проверочные комиссии одна за другой, до восьми в течение года. Проверяли все, что хотели: пользовался ли директор Института казенной машиной в поездках на дачу (хотя у него была своя машина и он сам ее водил), ездила ли я с ним по оплаченным командировкам на разные научные симпозиумы (оказалось, что я ездила за свой счет) и еще много было проверок с придирками. Федор Григорьевич решил, что все эти проверки проводятся с целью найти какую-нибудь зацепку, чтобы его уволить и освободить место для другого. Во все времена выстраивалась такая система определенной группой людей, которые придумывали различные обвинения, если им нужно было кого-нибудь «свалить» и на это место поставить своего человека.
У сотрудников кафедры госпитальной хирургии оказалось много помощников и много свободного времени. Получив отдельные свободные кабинеты, оборудованные необходимой аппаратурой и пишущими машинками, многие хирурги засели за собственные научные работы, старались ускорить написание своих диссертаций в рабочее время. Это способствовало ухудшению работы в клинике, которая до этого так хорошо была отлажена.
Федор Григорьевич на очередном собрании всех сотрудников заявил, что свои научные работы врачи должны писать вне рабочего времени и что за этим будет строго следить, и даже назначил проверяющего работу в кабинетах.
Установив жесткий режим с проверкой хода текущей работы, Федор Григорьевич не ожидал, что его сотрудники из старой клиники не захотят подчиниться приказу заведующего кафедрой, директору НИИ пульмонологии, и подадут на него жалобу в обком партии за установление почти военной диктатуры в институте.
Первый секретарь обкома Толстиков вызвал к себе Федора Григорьевича и потребовал объяснений. Состоялся тяжелый разговор.
– Что у вас происходит в институте, Федор Григорьевич? На вас жалуются за то, что вы ущемляете права сотрудников, контролируете их работу, им стало трудно заниматься научной деятельностью. Объясните, почему у вас создается нездоровая обстановка?
– Обстановка у нас здоровая. Работа и лечебная, и научная идет в прежних темпах. Есть трудности, но они со временем преодолеваются. А жалуются, наверное, те, которые не хотят работать в напряженном стиле, чтобы быстрее достичь успехов в организации института.
– Но ведь жалуются в основном ваши друзья! – сказал секретарь обкома и вынул листок с заявлением, под которым стояло шесть подписей врачей-хирургов. Сердце Федора Григорьевича болезненно сжалось. Обиднее всего было видеть подпись сотрудника, которого он по просьбе одного профессора взял в свою клинику переводом из Ростова-на-Дону и не только устроил на работу, но и добился получения квартиры для его семьи, помог с защитой диссертации, неоднократно видел среди гостей в Комарове. «Почему он в этой компании? Я же ему во многом помог!»
Там стояла подпись еще одного ассистента, защитившего диссертацию под руководством Федора Григорьевича, сотрудницы, занимающейся хозяйственными делами, часто