Нигде не задерживаясь, Бахтыгул прискакал домой, и Хатша без слов поняла, что случилось, и тотчас, без слез и
причитаний, принялась собирать ему теплую одежду.
Бахтыгул быстро заседлал другого коня - саврасого скакуна; отныне этот конь его единственный друг. Повесил за спину старинное курковое шомпольное ружье, заряженное картечью. Сунул за пояс и револьвер, который брал с собой летом, - теперь он уже не игрушка.
И ушел в Черные Скалы неподалеку. Здесь он заколол последнюю свою ярочку и наскоро разделал мясо; половину оставил семье, другую круто посолил и уложил в мешок из высушенной брюшины. Вечером, в сумерках, Хатша принесла ему толченого проса, а он отдал ей баранину. Еще он взял с собой в поводу откормленную каурую лошадь.
Прощание было коротким. Поручив богу свою семью и не сказав жене, когда вернется, Бахтыгул скрылся в ночи.
Хатша и тут не заплакала, только вымолвила сухими губами:
- О Жарасбай, двуличный, двоедушный!.. Чтоб и твоя жена проводила тебя туда, куда я своего!.. Чтоб и твоим детям было то же, что моим... - И посмотрела в беззвездное небо с верой, что это проклятие не минет подлого обманщика.
В ту же ночь нагрянули в дом беглеца посланцы волостного. Но у Хатши они ничего не дознались.
- Утром уехал к вам, - сказала она, притворно улыбаясь. - А что такое стряслось? - Но глаза ее светились гневом и гордостью.
Прошло две недели. Жарасбай повел поиски основательно, что называется, взяв в руки фонарь.
Днем и ночью десятеро верховых не сходили с коней, прочесывая горы с севера на юг, с востока на запад. В Бургене и Челкаре знали, что легко Бахтыгула не сыщут и дешево он в руки не дастся, поэтому Жарасбай задумал взять его измором. Сменяя друг друга и меняя лошадей, люди волостного рыскали по горам
и долам, по аулам и зимовьям, расставляя повсюду засады и дозорных, чтобы не дать беглецу передышки, измотать его коня, затравить, взять обессиленного, устрашенного травлей. Искали его известные охотники, знающие в горах на ощупь каждый камень, каждую щель, искали заведомые воры, способные видеть в непроглядной ночи и проскользнуть под носом у пугливой овцы.
Бахтыгул уходил от них, как дым в темноте, но ему приходилось туго.
Страшный призрак тюрьмы, немой и безглазой, с бездонным каменным зевом, подобно нечистому духу, бежал за ним по пятам. И Бахтыгул молился, оглядываясь на него:
Враг гнался за ним упорно и неотступно, как в сказке Баба-яга гналась на быстроногом одногорбом верблюде за храбрым охотником Куламергеном. Иногда беглецу снилось, что за ним катит сплошной вал лесного пожара или подкрадываются длинные сизые языки наводнения, и он просыпался то в испарине, то в ознобе. Иногда это мерещилось Бахтыгулу наяву, и были минуты, когда он не отличал сна от яви и суеверно плевал себе за пазуху, чтобы отогнать наваждение, вырваться из незримых объятий нечистого духа.
Были случаи, когда конь уносил его от погони почти бесчувственного, благо что и в беспамятстве джигит не валился с седла. Очнувшись, Бахтыгул благодарил судьбу, подарившую ему такого друга, шептал исступленно:
Но все чаще его хватало за горло уныние, он хрипел, как лошадь в туго натянутом аркане. Рано или поздно его настигнут и закуют в цепи эти толстые, жаднорукие. Он не хотел помирать. Горячая кровь билась в его жилах, в истомленном теле. Сидя на корточках перед жалким, гаснущим костром, подняв голову к скалам, точно волк в морозную лунную ночь, он говорил:
Жарасбай подозревал, что беглецу благоволят в бедняцких аулах, - те прячут, а эти кормят. И повсюду разослал гонцов с пугающей вестью:
пострадают безвинно десятки, сотни... Возропщут старики, заплачут жены и дети, да поздно!
Заодно послал Жарасбай доверенных лиц к влиятельным аксакалам, чтобы и они не сидели сложа руки, спустя рукава. Нагнал хитрец страха на робких и неробких, на добрых и недобрых. Пустил поверху беркута, понизу борзых.
И разом лишился Бахтыгул тайного крова и тайного подаянья. Не прошло и недели, как он очутился во всеобщей кружной облаве, точно медведь в кольце собак- пиявок. Горные дебри и те становились ненадежны. До него дошло, чем запугал людей лиса Жарасбай. Пугало испытанное... Теперь человеку не доверяйся - один прогонит, другой убежит, третий продаст, а то и убьет со страха.
Ненастной ночью в последний раз заночевал усталый донельзя Бахтыгул под одной крышей с людьми, и было это в маленьком горном ауле, в убогой юрте, примостившейся на отшибе, под нависшей скалой, в тех местах, где берет начало кипучий белогривый Талгар.
С самого начала показалось ему, что в доме неладно, не так, как прежде, не по - людски. Встретили Бахтыгула насупясь, глядя ему в ноги да за спину, будто за ним следом вползла змея. Ночью он долго слышал сдавленный, беспокойный шепот хозяев, будто и этот шепот хотели от него скрыть. И когда они притихли, он не уснул. Подремал часок, расправив ноющую от усталости спину, и задолго до рассвета поднялся и вышел неслышно, волоска на людях не шевельнув. Оседлал крепко спавшего на ногах Саврасого и уехал, тщательно проверив, не следит ли за ним человечий глаз. Уехал со стыдом и горем, но без зла. Слава богу, что еще не встали поперек дороги.
« Назад Page 1 Page 2 Page 3 Page 4 Page 5 Далее »
Был у Бахтыгула приятель в Бургене - русский мужик, старый горемыка, очень смелый человек. Три года назад случай свел их в пору барымты, когда Бахтыгул служил еще Сальмену, и они крепко сдружились. Смелости мужик был неслыханной: пошел против большого городского начальства, и оно упекло его в тюрьму, хотя он и был свой же, русский. Год просидел мужик за решеткой, и, пока он сидел, Бахтыгул сколько мог, подкармливал его многодетную семью и хлебом и мясом. Вернулся мужик изломанный тюремщиками, но рассказывал о тюремной жизни со смешком, так, что мурашки продирали Бахтыгула по спине. К нему первому пришел Бахтыгул после бийского суда, простившись с женой и детьми, и тот без лишних разговоров прежде всего выкопал из земли и отдал припрятанные впрок порох и свинец для ружья и пули к револьверу.
Это друг закадычный. Жандармами его не испугаешь. Но он жил далеко, в открытой степи, в людных местах.
Еще одно пристанище было у Бахтыгула - ниже по течению Талгара, у Красных Скал, в