- Спроси: чего не взял! Душу из меня вынул. Брата родного сгубил. Забил до смерти...
- Вон оно что! Стало быть, я твой кровник? Бахтыгул приложил руки к груди.
- Сам бог подсказал тебе эти слова... Ты их выговорил первый!
- Рехнулся ты! Сдурел?
Бахтыгул с горечью покачал головой.
- Умирающему не дал спокойно помереть... Ни привета, ни подаяния! Полгода он чах, ждал от тебя хотя бы паршивой овцы. Надеялся хоть перед смертью сердцем утешиться...
Бай прищурил заплывшие глаза, поцокал языком.
- Э... вон куда гнешь... Что ж, считай давай! Много ли там с меня причитается? Может, огулом половина моего добра - твоя? Хватай, не зевай! Что еще вздумал содрать с козыбаков, с Сальмена?
Угодливый и угрожающий смешок послышался в толпе, но Бахтыгул бровью не повел. Пусть он один. Зато с ним правда!
- Считать, говоришь? Изволь. Двадцать зим я подстилал лед, укрывался снегом, а летом сутками не смыкал глаз. Двадцать весен не радовался, двадцать осеней не жаловался, света не видя, пас твои табуны! Столько же бедовал с твоими отарами горемыка Тектыгул. Хатша двенадцать лет как стала мне женой, а тебе слугой, угодницей твоей матери. Таяла в чахотке твоя мать, таяла молодость-красота моей жены. И что ж нам за это за все? Одно право - ковырять в носу, пока не подохнем с голоду?
- Понял я, понял... Драный паршивый раб! -закричал Сальмен, брызжа слюной. - Вижу тебя насквозь. Какова дерзость! Ворюга срамить меня вздумал! Ну, ты у меня прикусишь язык... Где кобыла?
- Кобылу проси через суд.
- Про-сить? Ах, недоносок, недоумок! Голь беспорточная... На что надеешься?
- За тобой сила, за мной правда. Пускай нас рассудят.
- Как же - рассудят, погоди! Ишь как разговорился, болтливый мерин. С козыбаками затеял тягаться? Суда хочешь? Правды ищешь? Хо-ро-шо... Судись-рядись, коли у тебя язык мелет. Там посмотрим, что кому присудят... Последний раз спрашиваю: где кобыла? Ну? - И Сальмен, багровея, замахнулся плетью.
Бахтыгул не шевельнулся, будто это его не касалось. Краем глаза он видел, как на него надвинулись, потряхивая дубинами, байские молодцы. Ждут. Только мигни.
Он сказал, вздохнув:
- Нету вашей кобылы и в помине...
- Куда дел?
- Отдал одному дружку, чтобы увел подальше. Дружок верный, не выдаст...
- Врешь, душа из тебя вон!
- А вру, так и не спрашивайте! А отвечать не стану. Тогда рыжебородый, щуплый, лежавший у очага, приподнялся на локте и заговорил дурашливым скрипучим басом:
- Эй, молчаливый... к чему отпираться? Чего без толку лошадей гонять?.. Потеха, право! Провалиться мне на месте, но вот в этом казане, к которому хозяйка глаза привязала, то самое, что чует мой нос. Аж ноздри щекочет. Мясом пахнет, клянусь, это сочная конина... Откуда она у тебя, хозяин, а? Поведай-ка нам, мы послушаем.
Бахтыгул молчал, Хатша не поднимала глаз, и рыжебородый вскочил, сдернул с казана половик, взмокший изнутри от пара.
- Так и есть! Крышка не к месту, открыл невпопад, а на донышке клад!.. Что же, гости дорогие, - как раз к вашему приходу. За чем же дело стало? Мойте руки, а ты, Хатша, подай блюдо. Живей!
Сальменова банда загалдела, теснясь вокруг бая, усердно работая локтями.
Хатша, онемевшая от горького стыда, протянула большое блюдо.
Рыжая борода сам выложил и разрезал мясо. Сальмен и десяток наиболее свирепых молодцов, засучив рукава, принялись хватать жирные, нежные, дымящиеся куски.
Бахтыгула даже в насмешку не подозвали. Хозяин дома стоял в стороне и глотал голодную слюну Дорогие гости плотно отгородили его от блюда спинами и задами.
Хатша смотрела в землю с ненавистью и омерзением. Немало она повидала в своей жизни подлостей, а такого еще не видывала!
Громко чавкая, уписывали гости за обе щеки, а с ними - бай... И не лопнула его утроба!
Когда же заблестело дно блюда, Сальмен сытно рыгнул и кивнул Бахтыгулу:
Голодная боль, казалось, завязала узлом все в животе Бахтыгула.
Сальмен подскочил и дважды, крест- накрест, хлестнул Бахтыгула змеино-желтой плетеной камчой...
Тот не поднял даже руки, чтобы прикрыться. Смотрел не мигая, и слезы наворачивались на его опухшие от недосыпания веки. Бай разразился гнусной бранью.
Вот чего опасался больше всего Бахтыгул: на глазах у жены, у детей...
Заломив руки, Хатша пронзительно закричала:
Бай отшвырнул мальчишку. Тогда Бахтыгул, не помня себя, схватил за горло обидчика.
Страшен был в ту минуту батрак и сильней пятерых. Не сразу оторвали его от Сальмена, не сразу привели бая в чувство. Едва очухавшись, икая от злости, Сальмен вновь заорал:
Но Бахтыгул уже не слышал ни брани, ни угроз. Его били смертным боем. Огненные зигзаги и кольца вспыхивали, мелькали и сплетались перед его глазами. Потом и они потухли. Он с гулом полетел в узкий черный колодец, колотясь головой, спиной, животом о его стены, и никак не мог долететь до дна.
На миг сознание вернулось к нему от режущей боли в скуле. Точно шилом крошили десну. И опять темнота, и он упал, наконец, грудью на раскаленное, точно сковорода, дно колодца.
Больше Бахтыгул ничего не помнил.
Глава 4
Пришел он в себя не скоро и сквозь кровавый туман с трудом разглядел Хатшу. За одну ночь она страшно осунулась, постарела. Ее душили рыдания, в горле у нее хрипело, клокотало. Бахтыгул не узнал голоса жены.
Бледный унылый свет лился в юрту через широкую косую щель - дверь была оторвана. Сеял редкий дождь, и у порога стелились зыбкие белесые космы, похожие на конские гривы.
Бахтыгул застонал. Лучше бы ему не видеть этот свет - свет несчастья.
Очаг погас, и Бахтыгул дрожал от холода под тяжелым тулупом. Все тело у него болело, а скулу словно дергали клещами. Хатша, тихо воя от сострадания, смывала с его лица запекшуюся кровь; оно потеряло человеческий облик, - сплошной бугристый багрово-сизый ком. Глаза неправдоподобно вспухли, щека распорота, из нее еще сочилась кровь и застывала на дубленой коже тулупа блестящими черными бусинками.
Бахтыгул с трудом, мыча, повернул голову. Он кого-то искал.
Управившись с отцом, насильники взялись за сына. Сальмен сам выпытывал у мальчика, где спрятано мясо. Грозил убить. Сеит не сказал ни слова. Бай исходил злостью, а мальчик смеялся, как дурачок.
Глотая слезы, Хатша рассказывала: рыжая борода зажег факел и пошел рыскать кругом по-собачьи. Он-то и разнюхал, где мясо, - и то, что было подвешено на балке