Вытащив лист с указаниями к дому Хартли, я пробежалась по нему глазами. Я уже перечитала его десяток раз, но еще раз не помешает. Дом стоял выше по склону, но не слишком высоко. К счастью, на дорогах не было снега.
Я вздрогнула, когда память ударила, как ледяная плеть. Холод. Такой, что больно. Ветер, хлещущий по искалеченному телу.
Нет. Не сейчас. И не когда-либо. Я туда не вернусь.
Я быстро набрала адрес на телефоне — моя машина была слишком старая для навигатора — и завела двигатель. Не дала себе провалиться в тревогу. Аккуратно выехала и поехала, слушая, как британский голос навигации диктует повороты.
Дорога оказалась потрясающей. Мне приходилось заставлять себя смотреть на асфальт, а не на красоту вокруг. Минут через пятнадцать я увидела подъезд. На почтовом ящике было имя Хартли и номер дома — значит, я приехала.
Свернув на гравий, я крепче сжала руль. Когда дом показался из-за деревьев, я ахнула. Он был великолепен. Темные деревянные стены, много стекла — будто старый деревенский дом превратили в современный.
Перед входом — большая веранда, на ней кресла и качели. На ступени прислонен детский велосипед, вокруг разбросаны игрушки и спортивные вещи. Красиво, но по-настоящему жилое. Не то, что музей, в котором мы с Эмерсон выросли.
Выше, на склоне, стоял большой сарай, такой же темный, деревянный. Справа — небольшой гостевой домик. Я догадалась, что он может стать моим, если меня возьмут. Милый, ухоженный, наверное, с видом на озеро.
Во мне вскипнула надежда. Я так давно ее не чувствовала, что это ощущение казалось чужим. Но я держалась за него изо всех сил.
Я выключила двигатель и опустила солнцезащитный козырек. Быстро проверила, нет ли шоколада на зубах — так я не хотела появиться на собеседовании.
Убедившись, что все чисто, я подняла козырек и взяла сумку. Это мой шанс. Я закрыла глаза.
— Пожалуйста, только бы я ничего не испортила.
Открыв глаза, я выдохнула, распахнула дверцу и вышла. Мои ботинки хрустели по гравию, пока я поднималась по ступенькам. Я дошла до верхней — и в этот момент дверь распахнулась.
Я не успела ни подготовиться, ни собраться. Да это бы и не помогло. Потому что, когда я увидела мужчину, заполняющего дверной проем, я вздохнула. Знакомые темные волосы с серебром у висков. Крепкая линия подбородка, поросшая щетиной. Нос, будто однажды сломанный.
И эти глаза.
Глаза, что подарили мне доброту после тридцати трех дней жестокости. Глаза, что дали мне надежду. Глаза, которые спасли меня.
— Синий.
5
ЛОУСОН
Я уставился на женщину, стоящую на моем крыльце. Ее появление ударило под дых. Красота у нее была такая, что обжигала. Белые-как-снег волосы падали волнами на плечи. Полные губы приоткрылись на вдохе. На щеках вспыхнул румянец — не знаю, от холода или от шока.
Мне понадобилась секунда, чтобы узнать ее, дольше, чем следовало. Она стала старше. Изменилась.
Но серые глаза… Они и сделали свое дело. Почти серебряные, когда солнце касалось радужки. Они пригвоздили меня к месту.
Ее лицо преследовало меня годами. Я все думал, что случилось с той молодой женщиной, которую нашел полумертвой в снегу, в соседнем округе. С той, что месяц удерживал сумасшедший.
Это было самое извращенное дело в моей практике. Оно до сих пор гложет память. Может, из-за той тьмы. А может, потому что надежда в ее глазах едва не сломила меня — надежда, что я успею ее спасти. Я не был уверен, что сумею.
Но вот она стояла передо мной — живое чудо.
Поисковые работы не должны были длиться так долго, но ее родители имели вес. Такие связи бывают только у людей с большими деньгами и влиянием. Но я был рад, что нас держали в деле — потому что она была все еще там. Живая. Многим другим женщинам так не повезло.
— Я… я не знала, что это вы, — выдавила она.
Мне не понравилось дрожание в ее голосе и то, как оно передалось рукам.
— Я тоже не знал. Агентство прислало резюме некой Хэлли Астор.
Она кивнула:
— Так я теперь себя называю. Так проще…
Фраза зависла в воздухе. Но я понял. Проще, чтобы никто не сложил два и два. Проще попытаться забыть прошлое.
Тогда пресса не слезала с нее. Двадцатилетняя студентка, пропавшая в разгар зимы после того, как за год исчезло уже несколько женщин. Дочь федерального судьи, к тому же. Когда мы нашли ее живой, началось безумие. А когда тот ублюдок, что похитил ее, сорвался с крючка, журналисты взбесились.
Руки Хэлли дрожали сильнее, вибрация проходила по всему ее телу.
Меня накрыло чувство вины. Конечно, ей тяжело. Я напоминал о худших днях ее жизни.
— Нам необязательно продолжать. Уверен, тебе не хочется…
Ее глаза распахнулись, серый стал почти серебряным.
— Нет.
Ее рука дернулась сама и легла мне на предплечье. Едва коснулась — и то через фланель — но это обожгло.
Глаза Хэлли вспыхнули, она резко отдернула руку и уставилась на пальцы:
— Прости. Я только… Мне бы хотелось пройти собеседование. Если только тебе не… некомфортно со мной.
— Нет, все нормально. — Ненормально. Черт, у меня до сих пор покалывало там, где она коснулась. Это все прошлое. Связь на травме. И только. Я прочистил горло. — Просто многие жертвы предпочитают не общаться со своими спасателями. Особенно когда дела…
— Жуткие? — подсказала она.
Я невольно улыбнулся:
— Жуткие — подходящее слово. Я просто не хочу сделать тебе хуже.
Поэтому я никогда ее не искал после спасения. Хотя толку бы и не было — слышал, родители увезли ее домой, в пригороды Чикаго, как только врачи разрешили выписку.
Хэлли быстро покачала головой, белые пряди упали ей на лицо:
— Ты мне не делаешь хуже. Обещаю.
Мне не понравилось, что волосы закрыли ее взгляд.
— Хорошо. Заходи.
Она переплела пальцы так крепко, словно только это и удерживало ее в сборе, и вошла следом за мной. Я не мог отвести взгляда, пока она рассматривала мой дом, словно впитывая каждый штрих.
Только смотрела она не на то, что я ожидал: рисунок Чарли из школы, Дрюеву клюшку, прислоненную к стене, пледы, сбившиеся на диване в беспорядке.
Взгляд упал на фотографию меня с мальчишками двухлетней давности.
— Это твои сыновья? Чарли, Дрю и Люк?
Она уже обошла суровую сержантиху со