Дипкурьер - Вадим Владимирович Денисов

Тёплый ветер шелестел жёлтыми листьями олив, легко перелетая через каменную изгородь диппредставительства. Заботливо украшенную «колючкой». Я тихо-мирно сидел в дальнем углу тенистого сада, творя нетленку за небольшим столиком, что стоял под раскидистыми деревьями, и со всем тщанием выписывал предложение за предложением в потрёпанную общую тетрадь.

Закат уже начал окрашивать небо, по узким улочкам прокатился рокот удаляющегося мотоцикла, а это значит, что Бернадино, мой приёмыш, как всегда, отправился на поиски вечерних приключений.

Он что-то сказал перед отъездом? Куда едет, чертёнок, когда вернётся? Не помню, сейчас было не до него. Рукопись требовала слов, рождённых воображением, а слова либо разбегались, как рыжие американские тараканы, либо неуместно, будто колючки, цеплялись за недавние воспоминания.

…Нет, какая-то халтура получается, надо писать смелей, свободней, что ли, очевидец качественную мистику никогда не напишет.

На втором этаже скрипнула дверь

С ветвей взлетели две птички — тени скользнули по странице. Я быстро поднял голову и замер: по мраморной лестнице во двор спускалась Екатерина Матвеевна. Лёгкое платье цвета морской волны подчёркивало стройную фигурку, а ставшие соломенными от солнца волосы, собранные в небрежный пучок, светились в отражённом оранжевом свете, словно нимб.

«И всё-таки она Русалка», — мелькнуло в голове. Посол Русского Союза, — с виду хрупкая, ранимая молодая женщина, которой едва исполнилось двадцать пять, однако её жёсткий взгляд может поставить на место даже пьяного чиновника высокого ранга на затянувшемся приёме у губернатора.

Она мягко, даже крадучись, подошла ближе.

— Максим Валентинович, я не помешаю вашему гордому уединению? — её голос прозвучал иронично и немного нервно, будто натянутая струна. Пересидела за бумагами. Вся в делах.

— Помешаете, — буркнул я недовольно.

— Вы что там, стишки сочиняете? — не отреагировала она. — Или, может, за вредность характера донос на меня кропаете в Департамент?

Я прикрыл тетрадь ладонью, но было поздно. Она уже стояла рядом, и запах духов — что-то холодное, хвойное — смешивался с ароматом опавшей листвы.

— Так-так… Что тут у нас, а? Приключенческий роман? — Екатерина требовательно протянула руку, и я, не скажу, чтобы стиснув зубы, отдал тетрадь. Любому начинающему писателю нужна оценка, интерес и даже критика, потому что это тоже признание.

Тонкие пальцы минута за минутой неторопливо пролистывали страницы, остановившись на первой закладке с загнутым уголком.

— О, мистика и ужасы! Надеюсь, главный герой не твоя копия? Двоих не выдержу.

Я посмотрел на синеющее небо. Уже маловато света для писанины, скоро начнёт темнеть. Ну, так какого чёрта? Пусть почитает, оценит свежим взглядом, глядишь, вынесу что-нибудь конструктивное.

— Ладно, знакомься, — милостиво разрешил я.

Она устроилась на скамье напротив, скрестив ноги, и начала читать черновой текст вслух, растягивая слова, будто пробуя их на вкус.

«…Страшно! В ущелье Веселого Духа, где некогда звучали нервные смешки не теряющих надежды старателей, сейчас царила мёртвая тишина»…

— «Нервные смешки»? Серьёзно, Макс? Это же не смешки, а истерика. Золотоискатели — народ грубый. Они бы скорее матерились, чем хихикали.

— Поэтическая вольность, Екатерина Матвеевна, — ответствовал я. — Не всем же писать про мат и грязные сапоги.

— Макс, ты пишешь для барышень? Тогда добавь в текст вампира! Или оборотня. Сейчас это модно.

— Это всегда модно, — поправил я.

Хмыкнув, она продолжила, подчеркивая каждую метафору едким смешком.

«…Люди отсюда ушли, унося с собой отчаяние и нервное истощение. Горный ручей, когда-то полный жизни, струился медленно, словно ощущая гнетущую атмосферу и пустоту вокруг. На берегу, среди мрачных деревьев, лежал разбитый ударом о камни промывочный лоток, обросший густым синим мхом…»

Селезнёва не выдержала:

— «Мрачные деревья»… Ну-ну. Макс, ты хоть раз видел мрачное дерево? Вот эта олива — она мрачная или развесёлая? Нет, она просто старая! И лоток «обросший мхом» — у тебя в книге тропики? В горах мох как-то поскромней выглядит.

— Не нуди. Может, Весёлый дух его специально таким вырастил, для антуража.

Она фыркнула, но уголки губ дрогнули.

«…Рядом валялся отполированный водой и песком человеческий череп, — пугающее напоминание о том, что люди искали и находили в этих краях не только золото, но и свою судьбу. Сколько старателей остались здесь навсегда? Могильный крест на пригорке, покосившийся от времени, выглядел особенно зловеще… Облака цеплялись за вершины, нависали низко, словно предвещая беду. Вечернее освещение придавало всему окружающему мистическую жуть; тени деревьев казались длиннее и темнее, а ветер шептал что-то неразборчивое, словно призывал к себе…»

— Зловеще? Покосившийся крест — это грустно, Максим. Это про тоску и oblivion, фатальное забвение. Зловеще — это когда из-под креста торчит бедренная кость. Или… — Она резко наклонилась вперед, и в её глазах вспыхнул озорной огонёк. — Или когда крест вдруг падает и бац! Придавливает героя! А вот череп — это всегда хорошо, читатель такое любит, — со знанием дела добавила она. — Но прекращай шептаться с ветрами!

— Заметано! — согласился я. — В следующей главе обязательно добавлю падающий крест и ещё один черепок, уже кричащий. Жги дальше.

Критика продолжалась. Диалог наш в форме словесной дуэли был построен на контрасте: едкая ирония Екатерины маскировала её скрытый интерес к тексту — я это чувствовал, — а мои сдержанные и, конечно же, блистательные ответы выдавали уважение к начальнице и страсть к творчеству.

«…Одиночка-золотоискатель стоял на крутом берегу, его сердце колотилось в груди, как будто предчувствуя надвигающуюся угрозу… Он, конечно, знал: здесь, в ущелье Веселого Духа, поиски золота могут обернуться поисками самого себя — и не всегда удачными. Но чтобы так… Старатель бросил сломанную лопату в русло, и она с глухим шлепком ушла под воду, оставив его с пустыми руками и в полной растерянности. Взгляд человека метался по горным склонам — они казались ему живыми, готовыми поглотить его в своих недрах… Господи, вот оно! Издалека к нему приближалось нечто таинственное, вода в ручье вдруг начала бурлить кипятком, на поверхности появились маленькие злые волны. Ощущение страха окутывало человека с каждой секундой всё сильнее: он понимал, что это не просто игра воображения! Что-то древнее и ужасное пробуждалось в этих местах, и одиночка оказался заперт между реальностью и чем-то потусторонним»

Селезнёва почесала нас:

— Сердце колотится — это банально, Горнаго. Пусть у него, скажем, ну… — Русалка задумалась, накручивая прядь волос вокруг пальца. — Пусть он почувствует, как земля… холодеет под ногами! Вот прямо холодеет!

— Через сапоги?

— Или услышит, как