— Мы сделаем это, — сказала я, и в моем голосе слышалась уверенность. — Что бы ни случилось, мы будем вместе.
Леди Серафима опустила взгляд, а затем подтолкнула меня и Кэлтана к столу, уставленному старинными книгами и свитками. Она начала перебирать их, её пальцы словно танцевали по страницам, пока она искала ответы в глубинах познания.
— Есть один очень древний ритуал, — наконец произнесла она. — Ритуал осознания. Он позволит вам увидеть не только настоящую силу Тьмы, но и все последствия, которые могут произойти. Вы сможете взглянуть в будущее и увидеть, что именно будет с вами и вашим окружением, если продолжите на этом пути.
Она замолчала, а я почувствовала, как напряжение в воздухе нарастает.
— Но это опасно. Потому что, увидев это, можно потерять надежду или желание бороться. Вы готовы?
— Мы готовы, — ответил Кэлтан, и его голос звучал твердо. — Мы должны знать, что нас ждёт.
Я кивнула, и хотя во мне тоже жила тревога, я чувствовала, что по отношению к Кэлтана и к нашей связи у меня нет другого выбора. Мы были здесь, в этом моменте, и это было частью нашего пути.
Леди Серафима начала собирать ингредиенты: травы, камни и несколько странных амулетов. Я видела, как её рука дрожит, и понимала, что мой выбор становился не только нашим бременем, но и её собственным.
Мы стали на один шаг ближе к неизведанному. И каким бы ни был наш путь, мы знали, что должны идти вперед.
— Позвольте мне подготовить всё, — произнесла она, погружаясь в работу. — А затем мы проведём ритуал. Но помните, в ловушку Тьмы легче попасть, чем выбраться.
Время замедлилось, но вместе с ним в воздухе зажглась надежда. Мы ещё не знали, через что нам придётся пройти, но одно было ясно: мы будем сражаться — вместе, несмотря ни на что.
Ты права. Мы должны знать. Но не сейчас. — Кэлтан не отпускал мою руку, его взгляд горел не решением, а внезапной, жгучей потребностью. — Позже. Сейчас... мне нужно быть с тобой. Только с тобой.
Он не стал ждать ответа ни от меня, ни от своей матери. Сильной, уверенной рукой он повлёк меня за собой из покоев Леди Серафимы, прочь от давящей тяжести её пророчеств.
Мы почти бежали по холодным коридорам замка, и с каждым шагом ледяная хватка страха отступала, сменяясь нарастающим жаром. Он вёл меня в свои покои, в свою цитадель, и дверь захлопнулась за нами с таким грохотом, что, казалось, содрогнулись стены.
Он прижал меня к этой двери, его тело — твёрдая, живая стена против всего мира, против судьбы, против самой Тьмы.
— Как в последний раз, — прошептал он, и его губы обжигающе горячими прикоснулись к моей шее. — Потому что завтра... мы можем стать другими. А сегодня... сегодня ты только моя.
Его руки скользнули под мою одежду, и ткань с треском поддалась его напору. Его прикосновения были не нежными, а требовательными, почти яростными, словно он хотел впитать в себя каждый мой вздох, каждый стон, запечатлеть в памяти каждый изгиб моего тела на случай, если память — это всё, что у него останется.
Мы не добрались до постели. Мы рухнули на ковёр перед камином, и пламя отбрасывало на наши сплетённые тела дикие, пляшущие тени. Не было места нежности или сомнениям — только животная, первобытная страсть, единственное, что могло на миг заглушить гул надвигающейся беды.
Он входил в меня с глухим стоном, и это было не объединение, а завоевание. Битва, в которой мы оба сдавались безоговорочно. Я впивалась ногтями в его спину, отвечая на его ярость своей, встречая каждый его толчок встречным движением, желая не просто близости, а полного слияния, растворения друг в друге.
Мы не говорили ни слова. Только тяжёлое дыхание, приглушённые стоны, шепот имён, смешанный с предсмертным хрипом. Мы искали в другом не утешения, а забвения. Забвения от страха, от вины, от пророчества вечных мук.
Когда волна наконец накрыла нас, смывая всё на своём пути, он рухнул на меня, его тело обмякло, а дыхание было горячим и прерывистым у моего уха. Мы лежали так в полной тишине, слушая, как трещат поленья в камине и как бешено стучит одно на двоих сердце.
Он откатился на бок, но не отпустил меня, притянув к себе так крепко, словно боялся, что я испарюсь с первыми лучами солнца. Его пальцы медленно, почти с благоговением, водили по моему плечу, по линии ключицы — теперь, когда ярость страсти улеглась, на её месте осталась щемящая, невыносимая нежность.
— Каким бы ни было завтра, — его голос был хриплым шёпотом, — этот вечер принадлежит нам. Только нам.
Я прижалась к его груди, слушая ровный, теперь уже спокойный стук его сердца. Мы не знали, что ждёт нас впереди. Мы знали только, что прямо сейчас мы живы. Мы вместе. И этого было достаточно, чтобы на миг обмануть саму судьбу.
Ночь сменилась рассветом, окрасив стены покоев Кэлтана в бледные, призрачные тона. Мы проснулись в объятиях друг друга, переплетённые словно лианы, бессильные разорвать эту связь, даже если бы захотели. Но мы и не хотели.
Кэлтан проснулся первым. Я почувствовала, как напряглось его тело, когда он вспомнил о надвигающейся церемонии. Он осторожно высвободился из моей хватки и сел на краю постели, глядя в окно. Его лицо было мрачным, сосредоточенным.
— Сегодня, — произнёс он, и в его голосе слышалась сталь. — Мы посмотрим в лицо своему страху.
Я села рядом с ним, положив руку на его плечо. Он вздрогнул, но не отдёрнулся.
— Вместе, — напомнила я ему.
Он повернулся ко мне и посмотрел в глаза. В них было столько всего: любовь, страх, решимость, отчаяние... Всё сплелось в сложный, неразрывный узел.
— Вместе, — эхом повторил он, и в его голосе появилась уверенность.
Мы поднялись с постели и молча оделись. В воздухе висело напряжение, и каждое наше движение было пропитано ощущением надвигающейся бури.
Когда мы вышли из покоев Кэлтана, Леди Серафима уже ждала нас в зале, где должен был состояться ритуал. Она стояла у алтаря, украшенного странными символами и уставленного мерцающими свечами. Её лицо было бесстрастным, но в глазах читалась тревога.
— Вы готовы? — спросила