Причиной конфликта, по существу, явилось лишь то, что прусское правительство сделало некоторые шаги в деле реорганизации Германского союза и усиления влияния Пруссии в Северной и отчасти Центральной Германии. Одновременно Пруссия явно не желала считать поконченным дело освобождения земель Голштинии и Шлезвига от датского владычества и имела все основания к тому, чтобы добиваться этого всеми возможными средствами.
Государь Николай Павлович тогда лично вмешался в конфликт между Пруссией и Австрией, чем буквально принудил короля совершенно смириться со всеми австрийскими притязаниями.
Ярость против русского императора царила в буржуазных кругах Пруссии непомерная. Но и значительная часть дворянских и особенно военных кругов была смущена и раздражена бесцеремонным поведением царя. Даже сам Фридрих Вильгельм IV был обижен слишком уже хозяйскими распоряжениями Николая Павловича в Германии…
…С наступлением темноты неожиданно потеплело. Ветер стих — даже серые прусские тучи рассеялись, за весь день не пролив над Берлином ни капли дождя.
Федор Иванович поднял голову и посмотрел на звезды, рассыпавшиеся по небу.
Эти звезды, наверное, могли видеть сейчас и обыватели далекого крымского Севастополя, мирно отходящие ко сну после привычных домашних забот…
Ими могли любоваться моряки адмирала Нахимова, развешивая на палубах боевых кораблей офицерские гамаки или парусиновые матросские койки…
Те же самые звезды заглядывали и в окна огромного здания на Дворцовой площади, где мудрили над картами и приказами молодые полковники русского Генерального штаба…
Их могли видеть также солдаты и казаки боевого охранения Кавказской пограничной линии, растянувшейся почти на пятьсот верст — от устья мало кому известной речушки Чорох на побережье Черного моря до библейской горы Арарат.
И никто из этих людей даже не подозревал о том, что их судьбы неразрывно связаны с непростым выбором, который в самое ближайшее время предстояло сделать худощавому седому мужчине средних лет, ожидающему отправления поезда на берлинском вокзале…
Эпилог
1864 год. МЮНХЕН
Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом,
Искала слов, не находила
И сохла, сохла с каждым днем…
Порядочному человеку свойственно испытывать чувство вины. В особенности если к тому имеются вполне определенные основания… С годами чувство это усугубляется печальным пониманием того, что уже не осталось ни времени, ни возможности что-то исправить.
Старый мюнхенский «Черный орел» был, наверное, лучшей в городе, но едва ли не худшей из всех немецких гостиниц — несмотря на огонь, полыхавший в камине, номер, предназначенный для одиноких постояльцев, казался Федору Ивановичу пустым и холодным, как наполовину разрушенный склеп.
С самого утра Федора Ивановича бил озноб. И дело было вовсе не в сырой и бесснежной декабрьской погоде, распявшей Мюнхен накануне Рождества…
Федор Иванович Тютчев до половины налил в стакан горячего глинтвейна, выпил и взял со стола приготовленный еще днем пистолет.
Примерился. Да, наверное, так…
Пистолет показался ему непривычно тяжелым, да и стрелять самому себе в сердце было не слишком удобно.
Впрочем, прежде чем осуществить задуманное, следовало привести в порядок бумаги.
Первыми под руку попались черновики стихов — и опубликованных уже когда-то, и не увидевших свет… Большинство из них писано было в дороге, во время многочисленных переездов.
Молчи, скрывайся и таи…
Или вот еще:
…Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью страданья.
Хорошо, но — ладно, все пустяки… вот сам же написал когда-то:
Мысль изреченная есть ложь…
Один за другим исписанные листы отправились в огнедышащую пасть камина…
Потом пришел черед журнала «Современник» с давней статьей господина Некрасова.
Странное дело, лишь после выхода этой статьи и последовавшей за ней поэтической подборки разных лет читающая публика словно прозрела: ах, какая тонкая лирика! ах, как же это мы раньше не замечали… Потом тот же Некрасов с Иваном Тургеневым издали еще и отдельную книгу, «Стихотворения Ф. Тютчева» — общий тираж ее составил едва ли не три тысячи экземпляров, почти таков же был и тираж самого журнала.
Выпуск «Современника», естественно, разошелся сразу между подписчиками и в книжных лавках, книга была целиком распродана за год или полтора.
Это была если не слава, то, во всяком случае, популярность.
Впрочем, себе самому-то уж можно признаться теперь: литературный успех оказался не так уж громок и длителен. Да, на некоторое время Тютчев стал в прямом смысле слова знаменитостью, однако довольно скоро он… устарел, что ли? Вышел из моды? Забылся?
Да что уж там…
Помнится, сам же он и написал тогда, в самом разгаре крымской катастрофы:
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Во всяком случае, теперь с литературой покончено. Сладкий вкус поэтической славы больше не привлекал Тютчева, как более не привлекало его в этой жизни многое другое…
Федор Иванович всегда считал себя человеком достаточно светским — религиозен он был лишь в той степени, в какой это предписывалось приличиями.
Однако утром в день его отъезда из России, приходившийся на воскресенье, после обедни был отслужен обязательный молебен, после чего семья Тютчевых посетила собор и часовню, в коей находится чудотворный образ Иверской Божьей Матери. Все произошло в точном соответствии с православным обрядом — и что же? Тютчев, до этого приобщавшийся к нему лишь мимоходом и воспринимавший от православия очень немногое, в этих обрядах, столь древних и столь глубоко исторических, совершенно неожиданно обнаружил величие несравненной поэзии… Ибо к чувству столь древнего прошлого в душе его присоединилось предчувствие неизмеримого будущего.
О России в последние годы говорили и спорили много — в особенности после Крымской войны она служила предметом пламенного тревожного любопытства, сделавшись одною из главнейших забот всех европейских политиков.
Разумеется, широко обсуждаемой темой в мире была крестьянская реформа в России — и, между прочим, с манифестом об отмене крепостной зависимости за границей ознакомились именно в переводе Федора Ивановича Тютчева. Однако больше всего Запад в 1860-е годы тревожило стремительное восстановление военного и политического престижа Российской империи, потерпевшей, казалось, почти смертельное поражение в Крыму от объединенных сил англо-французской коалиции.
Менее чем через два года после войны Нессельроде был наконец-то отправлен в отставку, а его место занял князь Горчаков. Внешняя политика России существенно изменилась, а вместе с ней стремительно пошла в гору и карьера Федора Ивановича. Тютчев стал сначала