Последний был моим любимым. Он взял мою нескладную каракулю, которую я рисовала снова и снова, и превратил ее в нечто красивое. И дело было не в том, что я никогда не заработаю на такой дом. Это было символом надежды.
Я развернула записку.
Не хватало бы тебе упасть в обморок на работе. Вот немного топлива, чтобы держалась. Не работай слишком усердно.
Под словами — рисунок воробья. Так он подписывал каждую записку. Я сглотнула, аккуратно сложила бумажку и убрала ее в нижний ящик стола. Время от времени я освобождала ящик, но никогда не выбрасывала эти записки — складывала их в коробки в шкафу. А когда хотела особенно помучить себя, перечитывала.
— Все так плохо? — спросила Мила. — Он что, написал, что вчера убил кого-то?
Я злобно глянула на нее. Она не пыталась обидеть специально, просто видела мир черно-белым. Для нее прошлое Кая и его временами мрачный вид автоматически ставили его в графу «плохих». Наверняка и то, что он был весь в татуировках и носил потертые байкерские ботинки вместо ковбойских, не добавляло очков.
— Прекрати, — отрезала я.
Она уже набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, но дверь кабинета Роуз распахнулась:
— О, хорошо, Фэл, что ты здесь. Нужно обсудить размещение семьи Эндрюс.
Я с облегчением встала. Если что и могло меня взбесить, так это, когда кто-то задевал Кая. К счастью, работы у нас с Роуз хватало.
Я с головой ушла в привычный ритм дня. Было два выезда. Первый — проверка семьи, воссоединившейся после того, как мать прошла реабилитацию. Она держалась молодцом, продолжала программу и получала дополнительную поддержку от сестры, которая даже переехала поближе, чтобы помогать с детьми. Я осторожно радовалась за них.
Второй — проверка двух братьев в приемной семье. Младший расцветал от внимания и заботы, стал лучше учиться, завел друзей. А вот старший замыкался в себе. В пятнадцать лет он уже возвел вокруг себя стены, и приемным родителям придется потрудиться, чтобы их разрушить. Но я знала, что семейство Мур справится. Видела, как они делали это не раз.
Когда я вернулась в офис, сил почти не осталось. Глянула на часы — тринадцать тринадцать. Черт. Мила была права. Вместо того чтобы готовить что-то на месте, я направилась прямиком к столу и рванула пакет с клубничными мармеладками.
— Все так плохо? — поднял глаза от монитора Ноа.
— Если скажешь Миле, что у меня случился сахарный кризис ровно в тот момент, когда она предсказала, — можешь считать, что мы больше не друзья, — предупредила я, запихивая в рот кислые клубничные мармеладки. Закрыв глаза, я простонала: — Кислые клубнички, вы все, что мне нужно в этой жизни. Вы никогда не бросаете меня в трудную минуту. Всегда появляетесь именно тогда, когда я в вас нуждаюсь.
Когда я открыла глаза, то поймала взгляд Ноа, прикованный к моему рту. Он поспешно откашлялся и отвел глаза.
— Раз уж ты подзаряжаешься сахаром, хочешь обсудить дело Куперов?
— Давай, — пробормотала я сквозь мармеладки, усаживаясь за стол и доставая ноутбук.
Открыв папку с файлами, я почувствовала, как Ноа встал и подошел сзади.
— Прокурор собирается завтра предъявить обвинения в пренебрежении и угрозе жизни ребенка. С учетом доказательств и показаний, думаю, родители получат срок.
Живот неприятно сжался, как всегда при таких делах. Сколько бы раз я ни проходила через подобные ситуации, легче не становилось. В соцслужбе часто говорили, что, чтобы выдержать такую работу, приходится отключать эмоции. Я понимала, о чем они, но так не умела. Это было не в моей натуре.
— Бабушка детей хочет оформить постоянную опеку. У нее есть хорошая поддержка, стабильный доход, она работает из дома. Думаешь, мы можем подать на лишение родительских прав?
Ноа глухо хмыкнул, сжимая руками спинку моего кресла, обдумывая ответ. Но вместо его голоса я услышала более низкий, с хрипотцой, от которого по спине побежали мурашки, как от легкого касания пальцев.
— Не знаю, что ты там ищешь, но скажу, где этого точно, блядь, нет. И это в декольте Фэл.
О, черт.
2
Кай
За эти годы я неплохо научился держать себя в руках, сдерживая вспышки ярости и справляясь с чудовищем, что жил внутри меня. Но были вещи, которые всегда срабатывали, как мина-ловушка: когда кто-то причинял боль тем, кто слабее, когда обижали животных… и Фэллон.
Ничто не могло вывести меня из себя быстрее, чем если кто-то пытался задеть Воробушка.
Я ведь не дурак. Я прекрасно видел, как этот ее так называемый коллега на нее смотрит. Всегда смотрел. Единственная, кто, казалось, этого не замечала, — сама Фэллон.
Но он становился все наглее. Как сегодня — навис над ней, будто она его личная игрушка, к которой нельзя подпускать других. Или когда его взгляд был направлен вовсе не на экран компьютера, а в ее вырез.
Пальцы сами сжались в кулаки, татуировка на коже дрогнула от напряжения. Мне стоило огромных усилий не дать злости захватить контроль. Я не мог позволить себе срывов. Не с моей-то историей.
Не важно, что все это было в юности — все равно могло аукнуться, если оступлюсь. Драка. Незаконные бои. Связи с тем, что суд называл организованной преступностью. И пусть тогда у меня были свои причины, для досье это все равно оставалось черными пятнами. И для моей души тоже.
Ноа резко выдохнул и обернулся:
— Я не смотрел на ее декольте.
Я просто уставился на него, не двигаясь.
Фэллон устало вздохнула — так, что было ясно: она не знает, что со мной делать.
— Не обращай внимания. Его чрезмерная опека не знает границ.
— Не уверен, что дело в опеке, — пробормотал Ноа, возвращаясь к своему столу.
Я чуть расслабился, когда он отодвинулся от Фэллон. Понимал, конечно, что рано или поздно она кого-то встретит. Влюбится. Пойдет дальше, по-настоящему, а не так, как сейчас — пара случайных свиданий и все. Это убьет меня, но я буду рад, если тот мужчина окажется достоин ее. Потому что она заслуживает все самое лучшее, что может дать этот мир.
— Кайлер, — произнесла Фэллон, выгнув бровь и разворачивая кресло ко мне. — Что ты здесь делаешь?
Блядь, у меня даже член отреагировал на то, как она произнесла мое полное имя. Я жил ради этих мгновений. Они напоминали о том, что у