Культ более, чем остальные творения, свидетельствует о встрече со сверхъестественным. В начале, однако, различие было не настолько велико, как это кажется нам сегодня. Ведь разные творения, которые мы сегодня называем искусством, были намного ближе к культу и были скорее зависимы от него, чем самостоятельны. Даже язык, без сомнения, был создан в результате общения с трансцендентной силой, движущей миром. До того, как он начал способствовать взаимопониманию между людьми, он проявился с первоначальной силой в виде прославлений и молитв. Искусство также со временем отделилось от культа и стало светским. Его, без сомнений, оживило сильное и глубокое переживание божественного откровения, которое присутствует даже сейчас, когда искусство ведет совершенно самостоятельное существование.
Поэтому, когда мы исследуем истоки, основополагающие силы, то мы, без сомнения, должны охарактеризовать всю творческую деятельность человека как культовую практику. Но среди этих основополагающих сил и нечто более глубокое, личное. И оно не может секуляризировано, ведь здесь человек как существо, имеющее тело и разум, выступает в роли материи, в которой обретает форму Всевышний. Все это — формы культа, в особом смысле этого слова. Они могут потерять свою устойчивость, они могут исчезнуть. Но они никогда не могут быть секуляризированы. Остальное несколько отдалено от тайны чудесного, и, даже если не могло бы существовать или продолжало бы существование без божественной жизненной искры, все же мы не можем не думать об этом расстоянии как о части их самих.
Особой характеристикой создания культа является отсутствие этой дистанции. Оно так тесно связанно с осознанием близости сверхъестественного, что сам человек всем своим существом превращается в творческий акт. Любому истинному творцу известно о вдохновении и вспышках озарения. И чем они ярче и сильнее, тем почтения выражает творец, когда обращается к тайной силе, которая им движет.
С другой стороны, культ свидетельствует о проявлении Божества. В центре всех религий находится образ Бога. Его приход, Его присутствие — вот что наделяет значением и жизнью все первичные формы религии. Таким образом, мы подошли к феномену, который не может более восприниматься как продукт человеческой мысли, устройства его познания и повседневности. Его следует понимать, скорее, как необходимое условие для их существования. Следовательно, бессмысленно спрашивать, происходило ли нечто во внешней реальности, либо человек оказался захвачен «идеей». Альтернатива обладает лишь поверхностным смыслом. Ведь даже тогда, когда мы говорим «идея», мы обязаны утверждать, что мы имеем дело с нечто непреодолимым, с «подстрекателем» и направляющим мысленных процессов, а не с одним из их результатов.
Вывод этого первичного «нечто» из хорошо известных законов мышления и чувственного восприятия в последнее время стал главной заботой ученых. Тогда, когда имеющихся законов оказывается не достаточно, предлагаются другие, аналогичные им категории мышления (такие предложил, к примеру, Эрнст Кассирер). Предполагается, что они, якобы, сделали такой же вклад в создание мифологического мировоззрения, какой сделали категории мышления в построение нашего эмпирического мира. Остальные гипотезы, которые являются, по крайней мере частично, весьма надуманными, и вовсе не обращают внимание не базовый феномен религиозного элемента. По сути, они просто пытаются избежать его признания настолько, насколько это возможно.
Но какую пользу принесет обращение к законом разума без признания того, что направило рациональное мышление и наделило его целью? Что дает нам обращение к человеческим потребностям и человеческим формам реальности, если именно эти элементы и нуждаются в объяснении более всего? Нам действительно необходимо принять тот факт, что абсолютно безнадежно пытаться извлечь основные формы религиозных верований из резерва уже готовых идей, потребностей и идеалов. Ведь даже тогда, когда кажется, что они соответствуют заданным условиям внешнего и внутреннего мира, они все равно нуждаются в целостной идентификации до того, как они станут тем, чем они являются. Наш фрагментированный способ восприятия вещей, который, несомненно, обманывает нас в этом вопросе. Мы сосредотачиваемся на индивидуальных потребностях, нуждах, процессах мышления, желаниях, целях и идеалах, но мы не постигаем при этом всю целостность. Мы не видим, таким образом, что все это на самом деле является лишь единичными формами коллективного паттерна жизни, создание которого — большее чудо, чем достижения самых выдающихся творцов и изобретателей. Все отсылает нас к нему, и все его формы указывают нам путь.
В центре всего значимого, в центре любой завершенной интенции находится образ самого человека — та форма, в которой он хочет себя видеть. Глупо утверждать, что он позаимствовал этот образ Всевышнему, и таким образом создал формы человеческих богов. Напротив, Божество показало ему этот образ. До того, как человек стал способен увидеть себя самого, Бог явил Себя ему. Его образ предшествует человеческому образу. От проявления Божества человек узнал, какими могут и должны быть человеческий образ и природа.
Величественное прозрение, через созерцание которого человеку открылся его собственный образ, также излучался на ту целостность, которую мы называем жизненным паттерном. Сначала всегда присутствует Божество. И сначала Им создаются цели и пути к этим целям. Им же создаются страдания, которые Он же должен облегчить. И это было не потому, что человек хотел, чтобы Бог предстал перед ним, чтобы исполнить его желания. Потребности и желания, как и их удовлетворение, произошли от реальности Божества.
Слишком много времени было потрачено на бессмысленную задачу извлечения истины из слабой, не имеющей никакой потенции предпосылки. В этом мире нет ничего, что показало бы такую же производительную способность, как образ Божества. Стоит, наконец, признать, насколько глупо пытаться проследить происхождение продуктивности там, где ее меньше всего — в желаниях, нуждах и тревогах. Безумно было бы искать идеи, которые сделали возможным существование рационального мышления, в плодах рациональных процессов. Также глупо пытаться понять основу, которая позволяет целенаправленным интенциям впервые обрести их масштаб и направление, в концепции пользы и корысти.
5
Не зависимо от того, исследуем ли мы культ и верования отдельной культуры или человеческую жизнь, какой она предстает в них, мы всегда приходим к великом акту творения. И этот акт нельзя объяснить никакими индивидуальными конфигурациями культуры. Он наделил эти конфигурации их внутренней природой и, следовательно, наделил их бытием.
Общая целостность того, что мы называем культурой, опирается на главенствующий миф, который всегда неразрывно связан с историей Божества. В соответствием с этим мифом создается культура и народный этос. До этого их не существует вообще. Конечно, мы не имеем в виду, что все разнообразные перспективы мифа воплотились в жизнь в одно мгновение. Жизненная сила, которая произвела это великое явление, могла и должна была постоянно создавать что-то новое