Пошатываясь, невидящим взором, не обратив внимания на Анну, Степан Михайлович со слугой, тяжелым шагом направились в ближайшую комнату.
– Тихон, беги за доктором, он как раз через два дома, скажи, чтобы пришел хоть в исподнем, время не терпит, а за констеблем отправь Егорку, скажи ему, тут все на месте объясним, долго сейчас рассказывать, что приключилось, – прокричал купец, на ходу.
Тихон, до этого, нервозно, теребивший шапку и переминавшийся с ноги на ногу, только услышав команду, тотчас скрылся за дверью в зловещей темноте улицы.
Анна, начиная приходить в себя и понимать, что происходит, кинулись за ним. В голове за долю секунды пронеслись тысячи мыслей, сердце гулко билось где-то у самого горла, стремясь вырваться наружу.
Увидев на кровати лежавшего Николая с запекшимися губами и полуоткрытыми глазами, она, обезумев, кинулась на купца словно дикая кошка: – Что вы с ним сделали? Это вы! Что вы с ним сделали мерзавец, она пыталась ударить его, но тот легко отмахивался от нее как от надоедливой мухи, наконец, рассвирепев, он толкнул ее что есть мочи, так что она отлетела к стене, будто тряпичная кукла и с грохотом приземлилась.
– Не трогал я его! – закричал он и окровавленными руками, достав из внутреннего кармана пачку смятых векселей, кинул их на пол, – Сам бы уехал твой Николай. Мне и трогать его надобности не было…в долгах он, хуже картежника последнего, полюбовник твой, – зло проскрежетал зубами купец.
Анна, немного отрезвев от горя, но по-прежнему ничего не понимая, подползла к Николаю. Боясь сделать ему больно, распеленала из мехового пальто бережно, будто матушка свое дитя. Он тихо застонал и открыл глаза.
– Голубка моя, – ласково прошептал он, попытавшись коснуться ее лица, но поморщившись, опустил руку, так что та безжизненно свесилась с края кровати.
– Тише, тише, ничего не говори, – умоляюще сказала она, прикоснувшись ласково пальцами к его губам, – не тревожься, я с тобой, я здесь.
Сюртук и рубашка были все в крови, но по его неудобной позе, и по тому как скованна правая рука, она поняла что рана находиться справа, стало быть сердце вне опасности. Малая, но надежда.
– Дайте мне нож, чистую воду и ткань, – скомандовала Анна. Ловко разрезав рубашку, она увидела, как глубока была рана. И хотя кровь уже не сочилась из груди, слышно было как нелегко со свистом дышал Николай, а грудь тяжело вздымалась.
– Что случилось? – вопрошая, обернулась она к купцу.
– Бандиты напали, эх, – с горечью сказал купец, – молодой, не стоило ему вступать в борьбу, ну что за глупый, – сокрушался он, – поторопился, э-э-э-э-х, обождал бы, да пусть хотя бы и деньги взяли, но жизнь то оставили, э-э-э-э-х, глупый, глупый.
За дверью раздались голоса, женские тревожные и сдержанные мужские, верно доктор приехал, подумала Анна с облегчением. Она хотя и знала от матушки как обрабатывать раны, но во врачебном деле смыслила мало, от того по-обывательски возлагала на врача неоправданно большие надежды.
Через минуту вошел доктор, это был щупленький старичок, с чемоданчиком, лицо его было испещрено морщинами, а глаза были добрые и блаженные, будто познавшие ту самую ускользающую от всех истину, впрочем, Анна не сразу поняла причину этого, пока по комнате не разнесся терпкий запах спиртного. В ужасе Анна посмотрела на него и почувствовала, как последняя надежда умирает на ее глазах. Уступив ему место подлекровати больного, она с тревогой шепотом спросила купца: – А нет ли другого врача? Этот верно пьян в стельку.
– Не бойся, ты не смотри что он пьян, он честно признаться, и трезв то не бывает, но дело свое знает, не хуже трезвого как стекло. Он работал в столице, но случились там некие события, о коих, я и сам честно признаться толком не знаю, в общем осужден он был, сюда сослан как каторжный, но как срок его вышел, он возвращаться не стал, да здесь и остался. Но дело он свое знает, не тревожься, уж если кто и поможет, то только он.
Вдруг доктор, словно услышав, что о нем говорят, выглянул из комнаты больного и спросил: – Кто поможет сделать перевязку?
Анна стремглав бросилась на помощь. С большим трудом им удалось перебинтовать рану. При каждом движении Николай глухо стонал и хотя был в сознании, глаза его были плотно закрыты, а сам он молчал. Ни бранного слова, ни жалобы, только стон, тихий безнадежный стон.
Проинструктировав, что и в какое время давать больному и как часто менять повязку, он знаком пригласил ее выйти.
В коридоре уже толпился народ, тут и Нина Терентьевна подоспела и прислуга выглядывала из коридора и девочки, которым строго настрого велели идти спать, стояли поблизости, и приказчик Николая - Григорий. Глаза его были печальны, и едва сдерживали крупные мужские слезы.
– Рано глубокая, – начал доктор, – боюсь, до утра не доживет, зовите лучше батюшку, от меня проку тут мало, – с этими словами, понурив голову, он развернулся, горько сгорбился под тяжестью дурных вестей, вестником которых он был поневоле, и незаметно ушел.
В комнате умирающего было тяжко и мрачно, казалось время здесь остановилось, Николай, лежал с закрытыми глазами, но не спал. Скользнув к постели, опустившись на колени Анна прильнула щекой к его холодной и влажной руке, и тихие слезы отчаяния и бессилия наконец вырвались на свободу, то были слезы безмолвия.
Николай словно очнулся, и зашевелил рукой, неловко погладив ее по лицу. Она прильнула губами к его ладошке, вложив в этот поцелуй все те чувства, которые испытывала, но не могла выразить словами.
– Поплачь, поплачь голубка, от слез тебе станет легче.
– Как же ты можешь думать сейчас обо мне, всхлипывая, прошептала она, я здесь, со мной ведь ничего не случилось. Плачу я или нет, какой в этом прок, неужели же ты думаешь, мне горше, чем тебе, что есть мои сентиментальные страдания, перед твоими, истинными.
– Значит, дела мои плохи, – заключил он спокойно, как будто что-то само собой разумеющееся.
– Нет, что ты, не то я хотела сказать, глупая я глупая, ты выкарабкаешься, с тобой будет все хорошо.