— Страшно? Это хорошо. Ну так вот, пребывание во Вьетнаме отличается тремя вещами. Во-первых, под прицелом ствола ты находишься не десять-двадцать секунд, а год.
— Во-вторых, палец на крючке - не твой. Вовсе не твой - на спусковом крючке лежит палец человека, который живет под землей в вонючих норах. И человек этот срет осколками, а завтракает напалмом.
А ты - захватчик земли его предков. Ты убил его скот и сколько-то его родственников. Ты сжег дом, который выстроил своими руками его дед. Ты развлекался тем, что до смерти мучал пленных - его братанов. Ты травил его посевы. Агент «оранж» отравил его пищу и воду -и жена его стала рожать уродов. И вот он решается тебя остановить, ты становишься его мишенью - а сам ты только что спросил у его сестры-малютки, не прочь ли она потрахаться...
Обри лихорадочно моргает. Из пасти течет слюна. Я вдруг осознаю, что Обри обосрался. От него несет этой вонью, запахом страха.
Мать, Бабуля и Сисси плачут.
— Отдай пистолет, ты жалкое чмо и ничтожество. Обри будто окаменел.
Я подхожу и с силой вырываю пистолет из его руки.
— И в-третьих: во Вьетнаме оружие не стоит на предохранителе, оно всегда заряжено и готово к бою.
Я снимаю пистолет с предохранителя и взвожу курок.
Обри говорит сквозь слезы, льющиеся у него по щекам: - Откуда ж в тебе столько зверства?
— Это было еще не зверство, тварь ты бесхребетная, это всего-то реальная жизнь. Вот что такое зверство.
Я нажимаю на спусковой крючок «Токарева» и -бах! - пускаю пулю в кухонную дверь.
Все вздрагивают от грохота. Женщины вдруг перестают плакать.
Мать говорит, вытирая слезы:
— Не могу поверить, что ты так ругаешься. Просто не могу.
— Мам, я только что из пистолета выстрелил, прямо на кухне, а тебя мой мат беспокоит?
Смеюсь.
— Мам, такими словами люди разговаривают, когда они не в телевизоре.
Мать говорит: - Приличные люди таких гадких слов не говорят.
Я отвечаю, кидая «Токарев» в шляпу: - Так в раю не говорят, Ма, но так говорят здесь, на грешной земле.
Мать говорит: - Господи всемилостивый, не могу поверить своим ушам. И не рассказывай мне об этом.
Обри говорит, отвернувшись от меня:
— Ты же душегуб, сынок. У тебя руки в крови. Таким, как ты, нигде не место. Ты здесь больше не нужен. Ты не можешь жить рядом с приличными людьми.
Я делаю шаг к Обри, но мать встала, между нами.
— Не смей раз еще даже прикоснуться к моему мужу!
Обри вместе матерью отступает вглубь гостиной.
Отойдя на безопасное расстояние, Обри говорит мне:
— Заряженные пушки мне в доме не нужны. Кого ты хотел напугать? Ты находишься у меня дома, и я хочу, чтобы отсюда убрался.
— Не волнуйся. Я тут не задержусь.
Обри презрительно лыбится.
— И куда ж ты поедешь? Хрен кто возьмет на работу чокнутого ветерана из Вьетнама. Ты в жопе, и вытащить тебя некому.
Я говорю:
— Слышь, меня на работу зовут - в Стамбул, крыши ремонтировать. А теперь убирайся. Оставь меня в покое. И штаны не забудь сменить.
Когда Обри с матерью уходят в укрытие - в свою спальню - я слышу, как мать спрашивает:
— А где это - Стамбул этот? и продолжает: - Клянусь, я молилась за то, чтобы Армия сделала из него мужчину. Я молилась, Обри. Господа о том молила.
Бабуля поднимается из-за стола, подходит и обнимает меня.
Я говорю:
— Я скучал по тебе, Бабуля. Как ты, на рыбалку ходишь?
Бабуля говорит: - Нет, Джеймс, как бедро сломала, так больше из дому особо не выхожу. Никогда не думала, что состарюсь, а посмотри, какая стала.
Она похлопывает меня по спине, но рука ее хрупкая и слабая. Бабуля всегда была старой, но до последнего времени на старуху не походила. Вся прыть ее куда-то подевалась.- Я просто старая, но чердак у меня еще не протек. Ты славный мальчик, Джеймс. Твой папа всегда от гордости за тебя чуть не лопался.
— Спасибо, Бабуля.
Она с измотанным видом отправляется спать.
Мы с Сисси поедаем банановый пудинг. Сисси ковыряется в жирном желтом пудинге, выбирает и ест ванильные вафли и банановые кругляши, пока не объедается до тошноты.
Я выхожу во двор и рублю дрова, пока не заходит солнце.
Нарубив дров, я возвращаюсь в дом, иду в комнату к Сисси и бужу ее. Она идет за мной в мою комнату.
Я залезаю в свою цивильную сумку и вытаскиваю небольшой пакет из коричневой бумаги. Прижав палец к губам - т-с-с-с! - я вручаю Сисси бумажный пакет.
Сисси вскрывает пакет и заглядывает вовнутрь. От изумления у нее открывается рот. Она залезает рукой в пакет и вытаскивает несколько новехоньких, хрустящих купюр по сто долларов.
— Джеймс, да там целый миллион!
— Не совсем. Три тысячи. Накопилось, пока я был в плену. Забирай.
— А тебе что, не надо?
— Я оставил себе пару тысяч. Больше мне и не надо.
Сисси думает, что я придуриваюсь.
— Но это же твои деньги, Джеймс. Ты же их заработал.
Я смеюсь.
— Ну, не совсем так.
Отвечая на ее озадаченный взгляд, говорю: - Я себя в плену не очень хорошо вел.
Сисси ничего не понимает. Глядит на банкноты,-А зачем ты их мне даешь? Что я на них куплю?
Я зажимаю ее руку между ладонями и так держу.
— Понимаешь, Колосок, мне придется снова на службу вернуться. Меня, скорее всего, обратно за океан отправят. Может быть, надолго. Взял бы тебя с собой, да не могу. Через пару лет тебе будет шестнадцать, и по закону они будут над тобой не властны. И вот когда тебе исполнится шестнадцать, возьми эти деньги и купи билет на автобус до Аризоны. Там жизнь пока привольная. Устройся на работу, ты ведь умная девочка. У тебя светлая голова на плечах. Все у тебя будет хорошо. Я в тебе уверен.
Сисси кивает, ничего не понимая.
— А теперь возьми эти деньги и спрячь. Никому про них не говори. Ладно? Никому. Обещай.
Сисси размышляет какое-то время и говорит: - Обещаю, Джеймс.
— Заверни в бумагу, засунь в банку и закопай под домом. Лады?
Сисси кивает, ничего не понимая,- Ладно,