Три гребаных дня прошло с тех пор, как он в последний раз давал мне еду. Он оставил меня здесь, в темноте, ни с чем и ни с кем, и мне оставалось только пить воду из-под крана и ждать смерти.
Он уже поступал так раньше. Забывал обо мне или отсутствовал день-другой. Хуже всего было то, что он делал это даже не специально. Как будто моя жизнь и само существование вообще ничего не значили для него, и он просто не помнил, что я находился здесь половину времени, или не хотел заморачиваться со мной, даже если вспоминал. Он был единственным человеком в мире, который знал, где я, и ему было на это наплевать. По крайней мере, он был единственным, пока не появилась она. Но теперь и она ушла.
Я не знал, что думать о том, что он говорил о ней. Я не хотел в это верить. Но это уже не имело особого значения. Потому что теперь я сдохну здесь, внизу, исключительно из-за халатности этого гребаного О'Брайена pedazo de mierda (Прим. Пер. Испанский: Кусок дерьма) наверху.
Дверь наверху лестницы с грохотом распахнулась, и свет включился так внезапно, что я невольно отпрянул от него, заслоняя лицо рукой от лампочки в дальнем конце комнаты.
Найл затопал вниз по лестнице, под его ботинками хрустели рассыпанные макароны из пакета, который он швырнул сюда в качестве якобы еды для меня. Я презрительно усмехнулся, когда он слегка споткнулся на последней ступеньке.
— Я пьян, — объявил он. — В стельку, если быть точным, хотя я работаю над тем, чтобы протрезветь. Я все еще могу прикончить тебя примерно девятнадцатью разными способами, но если бы я не так нажрался, то справился бы с этим пятьюдесятью способами, даже не вспотев.
— Мне нужна еда, — прорычал я, мой желудок заболел, а конечности сковала слабость. Я был крупным мужчиной, и мне нужно было много еды, чтобы поддерживать себя. Проводить дни без нее было сродни худшей пытке из тех, которым он меня подвергал.
— Да, да. Вот, начни с этого. — Он поднял руку и с издевкой потряс передо мной большой плиткой шоколада, а затем бросил ее мне через решетку.
Я поймал ее и сорвал обертку, прежде чем откусить огромный кусок и проглотить его так быстро, как только мог. В тот момент гордость не имела для меня никакого значения, мне просто нужна была гребаная еда.
— Ты умеешь водить, El Burro? — Спросил Найл, пока я продолжал жадно есть, мой рот наполнялся слюной, а желудок урчал от боли и облегчения.
Я не ответил, сосредоточившись на еде и наплевав на то, что он мог видеть мое отчаяние.
— Тогда я приму это за «да». У нас с тобой проблема, — продолжил он, доставая из кармана телефон и что-то набирая на нем. — Проблема ростом в пять футов, маленькая и взрывная, как петарда.
Когда он заговорил о девушке, я невольно обратил на него больше внимания и на мгновение задумался, все ли с ней в порядке, прежде чем попытался напомнить себе, что мне должно быть все равно.
— А, вижу, теперь тебе стало интересно, не так ли? — спросил он, делая шаг вперед и протягивая вторую плитку шоколада.
Я схватил ее, уронив обертку от первой, и разорвал ее.
— И что на счет нее?
— Скажи мне, тебе на самом деле не все равно? — серьезно спросил он. — Ты на самом деле что-то к ней чувствуешь? Или это просто потому, что ее рот был так чертовски хорош, когда обхватывал твой член?
Мысль о ее горячих и влажных губах вокруг моего члена заставила его дернуться в штанах, и я ухмыльнулся ему, продолжая есть. Кем бы она ни была и каковы бы ни были ее мотивы, я не мог отрицать, как чертовски приятно было трахать ее прелестный ротик.
— Какая разница? — спросил я его.
Он протянул мне свой мобильный телефон, и я замер, увидев изображение на экране. Это была старая фотография девушки, которая ворвалась в мою жизнь, подобно лучу солнца, ее глаза были холодными и безжизненными, я бы сказал, что она была под кайфом, если бы мне пришлось делать ставку. Она выглядела чертовски несчастной, и когда мой взгляд переместился на статью, прикрепленную к фотографии, моя кровь закипела, и я сжал телефон так, что костяшки пальцев побелели.
— Значит, она действительно что-то значит для тебя, — кивнул он, словно ожидая такой реакции.
— Как это случилось? — Спросил я.
— Она убежала, убила тех ублюдков, которые причинили ей боль, а потом продолжила бежать, — ответил он хриплым от алкоголя голосом, хотя я сомневался, что заметил бы, насколько он был пьян, если бы не увидел, как он споткнулся.
— И ты просто позволил ей уйти? — Сердито спросил я.
— Мне показалось, что ей будет лучше подальше от меня, — ответил он, и какая-то старая боль промелькнула в его глазах. Но меня не волновала его гребаная боль, или жалость к себе, или любая другая чушь в этом роде.
— Maldito idiota (Прим. Пер. Испанский: Чертов идиот), — проворчал я, отбрасывая вторую обертку и чувствуя себя немного бодрее, когда сахар попал в мой организм.
Я бы никогда не отпустил ее. Она была моей, и это единственное, что имело значение. Меня не волновало бы, хочет ли она уйти или ненавидит меня, я бы держал ее там, где ей самое место, рядом со мной, в безопасности.
— Да-да, без сомнения, ты бы справился куда лучше, — фыркнул он. — Но ты ни хрена не знаешь обо мне или о том, кто я такой. Я — проклятие, и я хотел, чтобы она была свободна от него. Но теперь она там, и я собираюсь вытащить ее. И так уж вышло, что мне нужен тот, кто отвезет меня.
— Тебе нужна моя помощь? — Презрительно усмехнулся я, задаваясь вопросом, не потерял ли он весь свой чертов рассудок.
— Нет, мне не нужна твоя гребаная помощь, — отрезал он. — Но я не оставлю ее в том месте дольше, чем нужно, а значит, отправляюсь прямо сейчас. Именно ей нужна твоя помощь, так ты собираешься помочь или