Под радостное воркование голубей я смотрел на солнце и думал о том, как мы с Авой поднимались на ту чертову гору в Ирландии и смотрели, как оно садится. Она сказала, что это самое красивое зрелище, которое она когда-либо видела, и я пообещал возить ее на эту гору каждый год, чтобы она могла увидеть это снова. Правда, мы так и не вернулись. И она не получила своего «навсегда». Такова была кара за любовь ко мне.
Конечно, мысли о жене заставили меня вспомнить, в каком состоянии было ее тело, когда я, наконец, вернул ее. Слишком поздно. Слишком, блядь, поздно. С того дня время мало что значило для меня.
Голуби закончили свое веселье, и я наградил их аплодисментами. Этот шум был шансом для Бернли проснуться, заметить меня, закричать, убежать, умолять, но он, должно быть, крепко спал, потому что просто продолжал дрыхнуть.
Я вздохнул, пожал одним плечом и просунул проволочку, которую держал, под нижнюю часть оконной рамы. Честно говоря, я не понимал, почему люди настолько тупы, что до сих пор ставят в своих домах эти старые дерьмовые окна. Как будто они полагали, что восемь этажей и вид на оживленную улицу — достаточный сдерживающий фактор для психопатов, которые захотят влезть в их окно и изгадить всю их жизнь.
Не тут-то было, друг мой. Не тут-то было.
Одним движением пальцев загнутый конец проволоки зацепился за защелку в нижней части окна, и я резко дернул ее, чтобы открыть. Штука поддалась легче, чем я ожидал, и я был чертовски близок к тому, чтобы упасть на улицу внизу.
Конечно, так мне не повезло бы. Дьявол не хотел конкуренции, поэтому он отказывал мне в посещении ада больше раз, чем я мог сосчитать к настоящему моменту. Однако он оказал мне любезность, убедившись, что я все время живу в своем личном аду, так что я предположил, что он выигрывает.
Окно скользнуло вверх с небольшим усилием и скрипучим звуком, который точно должен был разбудить Бернли. Но нет. Может быть, мне предстояло найти его мертвым, и моя работа была бы выполнена за меня. Маловероятно, но я допускал, что это возможно.
Я залез в его вычурную комнату, оформленную в стиле холостяцкой берлоги: серый на сером на сером… о, черт, это что, красный? Извращенец. И прямо над его кроватью.
Я склонил голову набок, пытаясь осмыслить это пестрое произведение искусства, но будь я проклят, если это выглядело не иначе как кошачья задница.
Я снял с пояса молоток и сделал им несколько пробных взмахов, приближаясь к «человеку часа», насвистывая песенку из рекламы, где кот и утка играли на скрипке. Вроде как это была реклама каких-то консервов. Персиков, может быть? Нет, никто не рекламирует консервированные персики. Тунца? Стручковой фасоли? Кукурузы? Черт возьми, не могу вспомнить. Это будет мучить меня весь чертов день.
Мой взгляд переместился на красное пятно-картину, и я решил, что хочу узнать, что это такое. Я осторожно протянул молоток и использовал его, чтобы откинуть одеяло со спящего Бернли.
Это был мужчина средних лет, плотного телосложения, с уложенными волосами на груди. Не могу сказать, что раньше мне приходило в голову отрастить волосы на груди в виде узора, но, полагаю, это могло служить началом разговора.
— О, привет, Венди, ты слышала, что я уложил волосы на груди в форме сердца? Это заставляет тебя хотеть меня трахнуть? — Должен сказать, я не мог представить, чтобы это сработало, но, возможно, женщины, которые нравились Бернли, на такое вились. Или мужчины. Не сужу. Я был серийным убийцей равных возможностей. Все расы, гендеры и сексуальные предпочтения принимались.
— Это должно было быть влагалище? — громко спросил я, и Бернли проснулся, издав вопль, которым гордилась бы восьмидесятилетняя бабуля.
Он вскочил, похоже, собираясь бежать, и я прижал головку молотка к причудливым волосам в форме сердца на его груди, чтобы заставить его снова опуститься на матрас.
— Чего ты хочешь? — задыхаясь прохрипел он.
Всегда одни и те же вопросы. «Что тебе нужно?», «Как ты сюда попал?», «Это на тебе шляпка моей жены?», «Ты только что нассал на мой ковер?», «Зачем тебе нож?» и бла-бла-бла. Сегодня у меня не было настроения выслушивать эту старую шарманку, поэтому я просто кивнул подбородком в сторону картины, направляя его мысли в нужное русло.
— Так это что, вагина? Или бесконечный портал в никуда? Собака на скамейке? Что это? — Спросил я, и он вытянул шею, чтобы на мгновение взглянуть на картину.
— Я… я не знаю. Она была дорогой, и мне понравилось, как она выглядит, так что…
— Значит, ты просто прилепил к стене огромную вагину, даже не зная, что это вагина? Я имею в виду, как ты думаешь, ты подсознательно думал о вагинах в тот день или ты просто живешь в вагинальной атмосфере? — Спросил я.
— П-почему ты все время говоришь «вагина»? — запинаясь спросил Бернли. По роду своей деятельности я часто слышал заикания, просьбы, мольбы, подкуп, ложь. Видел, как многие люди мочились. И обделывались. Убийство — не самая приятная работа, это точно. Не считая, конечно, всего этого красного. Моего любимого цвета.
— Ну что ж, если у тебя нет ответа на мой вопрос, пожалуй, я могу продолжить. — Я замахнулся молотком, готовясь нанести удар, когда он снова закричал.
— За что? — взвыл он, отпрянув от меня.
— Я сын Лиама О'Брайена, — сказал я, пожимая плечами, и его глаза расширились от осознания. Да, так и есть, он только что понял, что наебать самую большую преступную семью в городе было плохой идеей. Почему никому никогда не приходилось говорить людям, чтобы они не совали свой член в мусоропровод, и все же им нужно было напоминать, чтобы они не играли в игры с мафиози, в которых они не могли победить?
— Я никогда не видел тебя раньше, — выдохнул он, качая головой.
— Я Найл, — объяснил я, засовывая молоток за пояс и протягивая ему руку для пожатия. Он пожал ее, потому что был одним из этих воспитанных ублюдков, а я сжал его руку, потому что ценил манеры, даже если сам не часто их демонстрировал. — Самый младший.
Глаза Бернли расширились, когда я энергично потряс его руку, и вся его рука как бы дернулась вверх-вниз, прежде чем я отпустил его.
— Тот… ненормальный?
— Ты слышал обо мне? — Спросил я, широко улыбаясь, потому что кому, черт возьми, не нравится быть знаменитым?
— Я думал, ты всего лишь — слух, миф. Тебя никогда не было на