Утро в главке начиналось приблизительно одинаково. В маленьком кабинете с единственным окном – на Садово-Спасскую – стояли два стола. За одним, заваленным бумагами, с дешевой шариковой ручкой в руках, просто и без излишеств существовал Андрей. На идеально отполированной поверхности стола Рязанского каждый документ знал свое место. Рязанский не просто любил чистоту. Он обожал свой рабочий стол и относился к нему как к живому существу. Тряпочки, баночки и тюбики с моющими и полирующими средствами каждое утро были ему в помощь. Он холил и лелеял эту мебель и болезненно относился ко всякому, кто только пытался облокотиться на нее. Хочешь поругаться с ним – просто проведи пальцем по его столу, и конфликт будет обеспечен на неделю вперед.
– Закругляйся уже. У меня аллергия на твою химию.
– А у меня аллергия на твой табак, но я же молчу. Не боись. Еще пару минут, последние штрихи, так сказать…
– Сейчас начальство зайдет, а у тебя тут бардак!
– Это у меня бардак? У меня идеальный порядок. Каждая папочка на своем месте, каждый документик в своей папочке. Ни пылинки на столе, ни отпечатка пальца. Не то что у некоторых.
– Но ведь не каждое же утро устраивать это чистилище?
– Почему? Почему раз в неделю или раз в месяц это было бы хорошо, а каждое утро – это плохо?
– Мартышкин труд, ей-богу.
– Как сказать. Все относительно. Зато и нервы успокаивает.
– На часах половина десятого. Ты когда успел разнервничаться?
– Я, в конце концов, имею право делать на своей территории все что угодно. А моя территория – это мой стол. Позвольте представить: самый ухоженный стол в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью.
Спор прекратился, лишь когда в кабинет вошел начальник отдела полковник Серов. Большаков и Рязанский встали со своих мест и поприветствовали своего начальника.
– Здравия желаю, товарищ полковник!
– Доброе утро, Павел Дмитриевич!
– Здорово, парни! Чем у вас тут воняет? А… Ну да! Ну так что я вам хотел сказать. У нас тут объявились два хитрожопых мента с югов нашей Родины. Откуда конкретно, еще предстоит выяснить. Всем недорого предлагают стволы. Вам, кстати, не нужно? Шучу. Так вот, наш источник свел их с кем положено, и вот завтра надо провести реализацию. Помогите, парни!
– А нам это зачем? – удивился Рязанский. – Вроде не наша епархия.
– Ну как? Проведем – попадем в сводку. Будет за нами организованная группа, два человека. А что, есть возражения?
– Да нет, конечно! Надо – значит надо.
– Ну, добре!
Возражений, конечно, не было, но Андрей решил воспользоваться моментом и хорошим настроением руководителя. Он вышел из кабинета вслед за Серовым и задал ему вопрос, который не давал ему покоя последние месяцев пятнадцать.
– Пользуясь случаем, товарищ полковник, разрешите задать вопрос!
– Валяй!
– Когда мне квартиру дадут? Я уже полтора года должен жить в Москве, а до сих пор мой дом – общага.
– Уточню. А ты у нас как проходил?
– Под приказ министра.
– Даже так?! Тогда совсем непонятно. Уточню обязательно и доложу.
– Так я надеюсь на вас.
– Узнаю, узнаю.
– Спасибо. И по завтрашнему дню. Я так и не понял, а реализация-то где будет проходить?
– А я разве не сказал? В Туле.
– Ну, ё-моё, завтра же пятница!
– И что? Пятницу объявить выходным днем? Вот вы все-таки лимита! Все бы вам к бабам под подол. А кто дело будет делать? Успеете еще свалить. До последней электрички времени будет вагон.
* * *
Кто же виноват, что размеренная, вполне себе устоявшаяся за десятилетия жизнь вдруг резко вздыбилась и разрушилась на атомы даже не о скалы, а практически о пустоту. Ну ладно, пришел к власти бывший комбайнер, хвастун и демагог, выкормыш престарелой партийной верхушки, который наобещал народу и жилье, и еду, и одежду – все то, что эта вырождающаяся партия не могла из-за своего слабоумия дать советскому человеку семьдесят лет кряду. Ну не дал, ну обманул, ну что ж так все быстро рухнуло, словно это была не случайность, а заранее продуманный направленный взрыв, словно на каждом этаже государства ими же самими, простыми совгражданами, были заложены тонны и тонны взрывчатки?!
Еще десять лет назад, если бы кто сказал, что произойдет крушение системы координат и страны под гордым названием СССР не станет, он бы не поверил. И, может быть, дал бы тому «пророку» прямо в рог. А почему? Ведь и тогда было понятно, что жизнь, по сути своей, не может быть из десятилетия в десятилетие все хуже и хуже.
Насаждаемая по приказу, как кукуруза в Ленинградской области, коммунистическая идеология не давала всходов в душах простых людей. В нее никто, даже те, кто ее насаждал, не верил, и страна, уставшая смеяться от похорон генсеков, плыла в непонятном направлении. Телевизор – скучно и однообразно, как исповедь покойника. Хорошая еда – стой в очереди, красивая одежда и обувь – доставай по блату, машины… ох, о них и говорить нечего, тут совсем была беда. Но неужели из-за жрачки и телика, шмоток и иномарок стоило рушить привычный мир? А сколько жизней опять угробили, чтобы вновь устремиться в светлое будущее, уже капиталистическое? Кто-нибудь это считал?
Да, некому было остановить падающих в пропасть. Ушло время героев, и за державу уже никому не было обидно. Люди остались с виду прежними, но что-то в них затикало в обратную сторону. Почему так? Стас все время сам себе задавал вопросы, а ответить на них был не в состоянии. Если бы он знал, то уже сидел бы где-нибудь в правительстве.
– А может быть, она сама его спровоцировала? Нет, я понимаю, что вы сейчас мне можете ответить, но, поймите, этот же вопрос вам может задать и судья. А то,