«Шуриков, ну ты же бред пишешь! Переделывай!»
«Товарищи офицеры, к завтрашнему утру подготовьте мне план мероприятий на ближайший месяц. Шуриков пусть проанализирует, что мы можем предложить печатным средствам массовой информации, Размольщиков – телевидению и радиостанциям. Как что делать? Звоните по райотделам, в УВД, уточняйте, какие у них запланированы мероприятия на ближайшее время, и выясняйте, будут ли эти мероприятия интересны тем СМИ, с которыми мы сотрудничаем. Что значит, не успеете? А ночь на что? Вперед!»
Но скучно от таких игр Степанову стало уже на третий день. Скучно и противно. Он только представил, что жить так ему придется изо дня в день, из года в год, как сразу стало понятно, что решение он принял верное. Чем быстрее он отсюда сбежит, тем будет лучше для всех. Не хотелось ему однажды проснуться седым и старым, с головой, набитой одними воспоминаниями, крепко-накрепко связанными с пресс-службой УВД, Размольщиковым и Шуриковым.
На телестанции было куда интереснее.
Там собирались толпы страждущих обрести свое призвание в неведомой им телевизионной журналистике. В огромном фойе по вечерам было шумно и пахло дорогим парфюмом. На диванчиках вдоль стен сидели в основном девицы, только что вышедшие из парикмахерской, хотя время от времени случались и какие-то скукоженные молодые люди поэтико-ботанического вида.
Все волновались. И конкурсанты, и отборочная комиссия из пяти человек, председателем которой Белкин назначил Степанова. Условия приема на работу в новостную службу только внешне казались простыми, незатейливыми. Выдержать наэлектризованность атмосферы ожидания будущим журналистам было непросто. Участников конкурса по одному приглашали в тесный кабинет Белкина и просили немного рассказать о себе. После короткого знакомства вошедшему предлагали сесть на стул и, глядя прямо в объектив видеокамеры, за пару минут разборчиво объяснить, зачем он сюда пришел. Лишь некоторые (от них сразу избавлялись) вели себя вальяжно и высокомерно. В основном всех колотил озноб и мучило обезвоживание.
– Я… это… Хочу это… Ну, как это… А можно водички?
Степанов смотрел на все происходящее с нескрываемой грустью. Надо было быть очень наивным человеком, дилетантом в журналистике, чтобы не сообразить: чуда в этих стенах не произойдет, гениев они не найдут. Люди пришли не те. Нет, они ни в чем не виноваты, эти люди, но тут или дано, или даже не стоит пробовать. Хотя и талантливого, и совсем неодаренного на телевидении всегда ожидало одно и то же: разочарование. Когда сразу, когда десятилетия спустя.
Через несколько дней конкурс превратился в веселую игру, в которую он на деньги играл с Белкиным. Быстро начирканные шариковыми ручками на бумажках плюс или минус – и ставки сделаны. Суммы шли небольшие, но Степанов всегда выигрывал. Человек только открывал дверь, он еще слова не успевал произнести, а Виктор точно знал, встретится ли он ему на втором туре, когда тех, кто хоть как-то смог связать пару слов и не упасть в обморок от страха, приглашали в ярко освещенную студию прочитать с листа пару новостных сюжетов.
– Степанов, надо как-то нам налаживать отношения. – Размольщиков говорил тихо, просительно. – Я уже вторую неделю с высунутым языком живу! А мне не семнадцать лет, мне скоро на пенсию, а шансов дожить до нее у меня все меньше и меньше. Я скоро сдохну от твоих приказов, а мне этого делать никак нельзя, у меня внуки… Вить, ну, нельзя быть таким злопамятным!
– Можно, – доброжелательно отвечал Виктор, уже подсчитывая не дни, а часы, когда он придет к генералу с повинной головой и скажет, что уходит из милиции. – Ты же мотал мне нервы, а почему я тебе не могу?
– Я был дурак. Я прошу у тебя прощения. Мир?
– Нет. Тебе придется еще некоторое время помучиться.
– Ну, блин. Ну чего ты? Давай помиримся!
– Пока нет. Пока.
– А когда это твое «пока» закончится, на моих похоронах?
– Хорошая идея, но нет. Я думаю, через пять дней, в эту пятницу.
– А чего так долго? Давай я стол организую, выпьем, пирожками закусим, слова добрые друг другу скажем, да и в добрый путь на долгие года!
– Хорошая мысль. Давай так. В эту пятницу ты проставишься. Купишь хорошую выпивку, качественную закуску, и мы объявим мир. Но имей в виду, пить мы будем армянский коньяк, закусывать не сырками и бутербродами, а приличными салатами и приготовленным дома мясом. Жена твоя умеет готовить?
– Вроде как.
– Нет, Витек, «вроде как» не проканает. Короче, ты найдешь среди своих баб ту единственную, которая умеет готовить. Пусть она нам накроет тобою оплаченную поляну. И еще, если мне не понравится еда и если ты попробуешь сэкономить на выпивке, я ни к чему не притронусь и экзекуции продлятся еще на пару недель. И так до бесконечности. Ты понял?
– Так точно!
– Молодец, а пока шуруй в Заволжский РОВД, там сегодня до ночи будут ловить пьяных водителей!
– Да ну е-мое…
* * *
Стас теперь начинал свой рабочий день рано, по темноте. Вставал ни свет ни заря, до пота делал зарядку, умывался, завтракал и ждал, когда по радио заиграет «Патриотическая песня» Глинки, изображавшая гимн России.
Именно в шесть утра к подъезду его общежития подкатывала служебная машина, на которой он отправлялся в администрацию. Там за чашкой крепкого чая он пролистывал сводку происшествий за сутки, оценивал оперативную обстановку в области, в приемной уточнял планы встреч и мероприятий, где должен был принимать участие Шитов, потом снова садился в автомобиль и ехал уже в Пестреево, местечко в десяти километрах от города, туда, где еще со времен советских стоял на берегу реки охраняемый объект, сначала бывший дачей первого секретаря обкома КПСС, теперь губернатора области, человека, заботливо охраняемого государством и лично майором милиции Тропаревым.
Полгода назад в тот самый, пропахший вонючей хлоркой понедельник из дверей поликлиники УВД Стас Тропарев вышел только к вечеру. Полдня он просидел в очередях, мотаясь из одного кабинета в другой. Долго, очень долго терапевт, женщина лет семидесяти, не могла взять в толк, что от нее надо сидящему перед ней менту. Она и лоб морщила, и карандашиком по столу стучала, но все безрезультатно.
– На что жалуетесь?
– Да ни на что я не жалуюсь! Я чувствую себя прекрасно.
– Тогда зачем пришли?
– Мне нужна справка.
– Какая?
– Что я здоров, что я не болен туберкулезом.
– А зачем она вам нужна?
– У меня проблемы на службе. Какая-то дура сказала, что я болен чахоткой, и теперь начальство требует от меня справку, что я здоров.
– Интересное у вас начальство.
– Не то слово.
– Вы