Большой ханский гэр стоял в самом центре улуса. Его венчал стяг с тамгой их рода — оскалившимся снежным барсом. У входа стояла стража в тяжелых хуягах. Инсин молча прошел внутрь. В гэре было просторно и сумрачно, свет проникал лишь через тооно в крыше, смешиваясь с багровыми отблесками большого очага в центре. Воздух был тяжелым от дыма и запаха старой кожи. На волчьих шкурах, на почетном тронном месте, сидел его отец, хан Шу Хулан. Массивный, с седой бородой, заплетенной в несколько кос, он походил на старого степного волка. Лицо мужчины было картой его жизни — глубокие морщины-шрамы словно рассказывали о битвах, походах и потерях.
— Ты опоздал. — голос Хулана был подобен скрежету остроугольных камней.
— Я тренировался, отец. — спокойно ответил Инсин, преклоняя колено в знак уважения.
— Тренировался, — протянул с усмешкой хан, но в его глазах не было веселья. — Пока твои братья точат сабли для настоящего дела, ты сусликов гоняешь. Впрочем, сядь. Речь пойдет о том, что касается всех нас.
Инсин опустился на шкуры напротив отца, чувствуя на своей спине испепеляющие взгляды братьев.
— Великая Сушь, ниспосланная Небом, уничтожает наши пастбища, — начал Хулан, обводя сыновей тяжелым взглядом. — Скот дохнет, скоро наши дети начнут голодать. Мы кочевали на юг — там выжженная земля. На восток — земли враждебных кланов. Остался только север. Тайга.
Инсин напрягся. Он знал, к чему клонит отец.
— Там полно воды, зверя и дерева, — продолжал хан, и его голос крепчал, наполняясь сталью. — Но лесные шаманы, эти удаганки и их прихвостни, сидят на своих богатствах, как собаки на сене. Они называют свою землю священной, говорят, что это их улус. А я говорю — их время вышло!
— Отец! — не выдержал Инсин. — Мы не можем! Древняя Яса гласит, что земли духов неприкосновенны. Нарушить границу — значит навлечь на себя гнев самого Неба! Это их дом. Мы не вправе…
— Молчать! — рявкнул Хулан, ударив кулаком по стоящему рядом столу. Огонь в очаге взметнулся от прошедшей по гэр вибрации, бросив на лицо степного владыки яростные тени. — Право дает сила! Пока эти «хранители» шепчутся со своими духами, мой народ умирает от жажды! Твоя мать… — он внезапно смягчился, в голосе прозвучала неприкрытая боль. — Она умерла от лихорадки, которую принесла Великая Сушь. Она была нежной, как степной цветок. Слишком нежной для этого мира. И твоя доброта, сын, она от нее. Но эта доброта — роскошь, которую мы не можем себе позволить. Она убьет нас всех!
Бату, старший брат, самодовольно ухмыльнулся. Он всегда неистово радовался, когда отец упрекал Инсина в мягкотелости.
— Но нападать на них… это бесчестно, — тихо, но твердо произнес Инсин. — Они не воины. Это все равно что резать детей.
— Они не воины? — сердито хмыкнул Хулан. — Их магия — то еще смертоносное оружие. Шаманы могут наслать мор на наш скот, запутать следы, свести с ума наших лучших воинов. Их нужно вырезать под корень! Быстро и безжалостно, пока они не опомнились.
Хан встал во весь свой огромный рост.
— Завтра на рассвете Бату поведет первый отряд на север. Его задача — сжечь главный айыл шаманского племени и уничтожить их священные сэргэ. Если повезет, то и убить верховного шамана. Пусть видят, что их духи бессильны против нашей стали. Мунко и Арслан пойдут с ним.
Братья переглянулись, их глаза горели предвкушением битвы и наживы.
— А я? — спросил Инсин. Тонкая нить понимания, что еще связывала его с отцом, натянулась до предела, готовая вот-вот лопнуть. Хулан долго смотрел на него. В глубине его волчьих глаз на мгновение промелькнула отцовская любовь, смешанная с глубоким разочарованием.
— А ты, сын мой, возьмешь нескольких воинов и отправишься к западным перевалам. Будешь охранять наши стада от волков. Там твое доброе сердце никому не навредит.
Это было хуже удара. Публичное унижение. Отец не просто отстранил его, он отправил его, лучшего мэргэна племени, коровам хвосты крутить, пока его братья будут добывать славу. Нить окончательно лопнула.
— Я не буду охранять стада, пока вы проливаете невинную кровь, — ледяным тоном произнес Инсин, поднимаясь на ноги. Он впервые смотрел отцу прямо в глаза, не как сын, а как равный ему. — Если вы пойдете на север, я пойду с вами.
— Чтобы встать у меня на пути? Чтобы ныть о чести, когда моим людям будут вспарывать животы лесные духи? — прорычал хан Хулан.
— Чтобы убедиться, что вы не превратитесь в тех, кого презираете. В диких зверей, которые убивают ради убийства! — отрезал Инсин. — Мать учила меня чести. И я не предам ее память, даже если это приказывает мой хан.
В гэр повисла звенящая тишина. Братья замерли, ожидая, что отец просто напросто испепелит наглеца одним взглядом. Но Хулан лишь тяжело вздохнул, и его плечи на миг опустились. Он увидел в глазах Инсина не только упрямство, но и сталь, которой никогда раньше не замечал. Сталь его матери.
— Хорошо, — наконец произнес он глухо. — Ты пойдешь с ними. Но не как нойон, а как простой воин в отряде Бату. И если попытаешься помешать ему, он вправе поступить с тобой, как с любым предателем. А теперь — все вон. Мне нужно подумать.
Инсин, не говоря ни слова, развернулся и вышел из гэр. Холодный степной ветер ударил в лицо, но не мог остудить огня, бушевавшего внутри. Он смотрел на север, туда, где за горизонтом темнела далекая, почти невидимая полоса тайги. Юноша не знал, что ждет его там, но чувствовал всем своим существом: этот поход изменит все. И для его народа, и для него самого. И впервые в жизни он пожалел, что его стрелы так метко находят свою цель. Потому что скоро ему, возможно, придется целиться в тех, кого он привык называть своей семьей.
День так и прошел под тяжестью мыслей о разговоре с отцом. Вернувшись с