Я медленно, как во сне, опустился на колени у ее кровати. Уткнулся лицом в ее колени, вдыхая знакомый, родной запах ее кожи. И именно сейчас, стоя на коленях, чувствуя хрупкое тепло ее тела, я понял, что отныне моя жизнь кардинально изменилась.
Все, что было раньше — риск, опасность, игра со смертью и судьбой, — все это касалось только меня. Моя жизнь, моя свобода. Но ребенок… Ребенок менял правила игры. Он отнимал у меня право на риск. Он превращал любую мою ошибку из личной трагедии в проклятие для него, еще не рожденного.
Встреча с Сакульским была случайностью. Уродливой, нелепой, но случайностью, от которой невозможно застраховаться. А что, если завтра на моем пути встретится другой? Третий? Я не могу запугать, подкупить или истребить всех призраков своего прошлого. Они всегда будут там, в тени, готовые выскочить в самый неподходящий момент и попытаться утащить меня обратно в ад.
И я с абсолютной, леденящей ясностью понял, что вся моя прежняя тактика — быть умнее, быстрее, хитрее — это путь в никуда. Это игра в русскую рулетку, где на кону теперь стоит не моя голова, а жизнь и судьба моего сына или дочери.
Нужно стать таким, чтобы их слова, даже самые правдивые, превращались в пыль. Стать такой величиной, таким явлением, чтобы любая попытка обвинить меня выглядела как лай моськи на слона. Нужна не просто защита. Нужно полное, абсолютное могущество, которое само по себе отменяет прошлое.
Надо стать натуральным Левиафаном, для которого рыбацкие лодчонки — не угроза, а лишь мелкая рябь на воде. Левиафан не боится удочек. Он сам — стихия, неумолимая поступь судьбы. Его не судят. С его пути бегут в страхе… или гибнут.
Глава 2
Глава 2
Я проснулся рано. Ольга еще спала, ее дыхание было ровным и безмятежным, и в этом утреннем покое она казалась очень хрупкой, почти невесомой. Осторожно высвободившись из ее теплых объятий, я подошел к окну.
Екатеринбург просыпался неохотно. Осенняя распутица на Урале, была в самом разгаре.
Я смотрел на эту бескрайнюю хлябь, и меня прошиб холодный пот. Я представил Ольгу в ее положении, в обычном тряском тарантасе, на тысячеверстном пути по Сибирскому тракту. Тряска, холод, убогие почтовые станции, где в щели дует ледяной ветер. Это был не просто дискомфорт. Это был смертельный риск.
Все, что было раньше — риск, опасность, игра со смертью, — все это касалось только меня. Моя жизнь, моя свобода. Но ребенок… Ребенок менял положение дел. Нужен был очень хороший экипаж, натуральная крепость на колесах. Вернее, учитывая предстоящую зиму — на полозьях.
Оставив Ольгу отдыхать под присмотром казаков, я отправился на Верх-Исетский завод. Не в дымные цеха, где я еще недавно искал решение топливного голода, а прямиком в контору управляющего.
Аристарх Степанович встретил меня с почтением.
— Аристарх Степанович, доброго утра. Дело срочное, личное, — без предисловий начал я. — Мне нужен лучший экипаж, какой только можно найти в Екатеринбурге. Не для щегольства. Для долгого и тяжелого пути. Закрытый, теплый, на самых надежных рессорах. Карета! Деньги — не вопрос.
Управляющий на мгновение задумался, потирая подбородок.
— Ваше высокоблагородие… — начал он почтительно. — Обычный экипаж вам не подойдет, раз дорога дальняя. Но есть одна… особая. У хозяина нашего, Саввы Иванович Яковлева. Дормеза — то есть карета для дальних путешествий, министерского класса. Он ее в Петербурге по случаю купил, да так почти и не ездит. Стоит в сарае без дела. Уж крепче той кареты во всем Уральском хребте не сыскать.
То, что нужно.
— Устройте мне встречу с Саввой Ивановичем.
Особняк Яковлева в центре города не кричал о богатстве — он им давил. Тяжелая, массивная мебель из карельской березы, тусклое золото на корешках книг, портреты предков в тяжелых рамах и глухое, мерное тиканье бронзовых часов на камине. Здесь все было основательным, вечным.
Сам Савва Иванович Яковлев, пожилой, сухой, с цепким, оценивающим взглядом старик, принял меня в своем огромном кабинете. Он был сама любезность, но я чувствовал, как его взгляд «просвечивает» меня, пытаясь оценить реальный вес этого Тарановского.
— Владислав Антонович, какими судьбами! — проскрипел он, указывая на кресло. — Рад видеть. Наслышан о ваших петербургских успехах. Говорят, вы на собрании ГОРЖД произвели фурор. Как, кстати, наши дела по «томасовскому» процессу? А уголек-то кизеловский и впрямь хорош?
Заметно было, что своими вопросами он «прощупывал» меня, обозначая круг общих интересов.
Я не стал ходить вокруг да около.
— Дела идут превосходно, Савва Иванович. Но я к вам сегодня с делом личным и деликатным. Мне нужна ваша дормеза.
Яковлев удивленно вскинул седые брови.
— Дормеза? — он изобразил удивление. — Ах, эту… петербургскую? Помилуйте, Владислав Антонович, да как же можно! Я ее… — он напустил на себя сентиментальный вид, — я ее самому себе на юбилей приберег. Да и, признаться, память о покойной супруге… с ней мы еще…
Классическое начало торга.
Я спокойно выдержал паузу, давая ему доиграть эту сцену.
— Понимаю вашу привязанность к хорошим вещам, — ровно ответил я. — Недавно имел честь беседовать в Петербурге с Великим Князем Константином Николаевичем. Он живо интересовался нашими уральскими делами.
Лицо Яковлева мгновенно стало серьезным.
— Особенно проектом Уральской железной дороги, — как бы невзначай продолжал я. — Его Императорское Высочество придает этому делу «самое высокое внимание». Он был бы крайне огорчен, узнав, что столь важный государственный проект… — я сделал едва заметную паузу, — … тормозится из-за сугубо бытовых неудобств его главного исполнителя.
Яковлев не был дураком. Он мгновенно прочел этот вежливый ультиматум. Одно дело — отказать дельцу Тарановскому. Другое — «затормозить» проект, находящийся под «высоким вниманием» Великого князя.
Сентиментальность с его лица слетела, как шелуха.
— Владислав Антонович! — просиял он. — Да что ж вы сразу не сказали! Для дела государственной важности! Да я вам ее дарю! От чистого сердца!
— Благодарю Савва Иванович, — я позволил себе легкую улыбку. — Но я не могу принять, столь дорогой подарок. Я ее покупаю. Но, скажем так, по «дружеской» цене, в знак нашего общего дела.
Он понял. Я не просто покупал карету — я давал ему возможность