Она остыла.
Я поднял голову. Мои глаза жгло. Я не плакал с пяти лет. Нас учили, что слезы — это вода, а вода на Севере замерзает и рвет глаза. Драконы не плачут.
Но сейчас что-то горячее и тяжелое скопилось под веками.
Я смотрел на её руку — ту самую, левую, с черными венами, которая безвольно лежала на обугленном, выступающем из земли корне «Алой Королевы». На запястье, где раньше сияла серебряная метка, теперь была лишь бледная, чистая кожа.
Связь разорвана.
— Если ты ушла... — прошептал я, и мой голос был тихим, как смерть. — Если ты действительно ушла в Бездну, Алиса... я не останусь здесь. Я заморожу этот мир. Я превращу Империю в ледяной памятник тебе. А потом я найду способ пробить грань миров и достану тебя оттуда.
Горячая капля скатилась по моей щеке. Она обожгла кожу, привыкшую к морозу.
Слеза Дракона. Слеза существа, которое не умеет плакать.
Она сорвалась с подбородка.
Время словно замедлилось. Я видел, как эта прозрачная, соленая капля, вобравшая в себя всю мою боль, всю мою любовь и всю мою нерастраченную жизнь, падает вниз.
Она упала не на лицо Алисы.
Она упала на черный, мертвый корень дерева, которого касались её пальцы.
Я ждал, что слеза замерзнет, превратившись в ледяную бусину.
Но она не замерзла.
Она коснулась обугленной древесины и впиталась в неё с тихим, едва слышным шипением.
Пш-ш-ш...
И в этот момент, в этой абсолютной, мертвой тишине, мне показалось, что земля под моими коленями дрогнула.
Едва заметно. Словно где-то очень глубоко, в самом сердце планеты, кто-то перевернулся во сне.
Я замер, боясь дышать.
Мертвые не возвращаются. Сожженные деревья не растут.
Но я смотрел на то место, куда упала моя слеза.
И я видел, как по черной коре пробежала тонкая, слабая, почти невидимая голубая искра. Не зеленая, как магия Алисы. А голубая. Моя.
Но она не несла холод. Она несла зов.
— Алиса? — выдохнул я.
И мир затаил дыхание.
Глава 20
Бытие, как оказалось, имеет цвет. И этот цвет — серый.
Не тот унылый, грязный оттенок осеннего неба над промзоной, который я помнила из прошлой жизни. И не цвет камня стен «Черного Утеса». Это был абсолютный, бархатный, обволакивающий серый. Цвет покоя. Цвет отсутствия боли.
Я плыла в этом тумане, не чувствуя веса собственного тела. У меня больше не было обожженных рук. Не было ноющей спины. Не было того свинцового груза ответственности за дом, за людей, за дерево, который давил на плечи последние недели.
Здесь было тихо.
Где-то там, за грань, остался рев битвы, звон стали и треск ломающихся костей. Остался холод Северного Предела. Остался Рэйвен с его синими, полными отчаяния глазами.
Мысль о Рэйвене должна была причинить боль, но боли не было. Было лишь легкое, светлое сожаление. Как когда закрываешь интересную книгу на середине главы, понимая, что дочитать её уже не суждено.
«Я сделала все, что могла, — подумала я, и мои мысли звучали как перезвон колокольчиков в пустоте. — Я спасла Сад. Я остановила Мариссу. Рэйвен жив. Мой контракт выполнен».
Туман ласково касался моего лица, предлагая раствориться в нем. Стать частью вечности. Это было так заманчиво. Просто перестать бороться. Перестать быть той, кто вечно что-то сажает, удобряет, лечит, спасает. Просто быть.
Вдали, сквозь серую муть, начал пробиваться свет. Не яркий, не слепящий, а мягкий, золотистый. Он звал. Он обещал тепло, которого мне так не хватало.
Я сделала мысленное движение в ту сторону.
И вдруг...
Что-то упало мне на щеку.
В этом мире бесплотных духов и тишины это ощущение было таким же чужеродным, как удар молота.
Это была капля.
Но не воды. Вода здесь не имела власти.
Это была капля расплавленного, жидкого холода, который при этом обжигал сильнее огня.
Она скатилась по моей несуществующей щеке, оставляя за собой след, похожий на шрам. И там, где она касалась меня, серый туман шипел и испарялся, обнажая черноту реальности.
Я остановилась.
— ...не имеешь права...
Голос доносился словно из-под толщи воды. Искаженный, ломаный, хриплый. Но я узнала его.
Рэйвен.
— ...вернись... возьми мою жизнь... только открой глаза...
Этот голос не приказывал. Генерал Империи, который привык отдавать команды армиям, сейчас не приказывал. Он молил. Он выл, как раненый зверь, потерявший пару.
Меня дернуло назад.
Золотой свет впереди померк. Меня развернуло. Я увидела тонкую, пульсирующую синюю нить, уходящую вниз, во тьму. Она дрожала, натянутая до предела, готовая вот-вот лопнуть.
Это была наша связь. Та самая, которую мы скрепили ночью. Она истончилась, почти исчезла, но эта капля — эта обжигающая слеза — напитала её новой силой.
— Алиса!
В этом крике было столько боли, что мой покой треснул, как яичная скорлупа.
Я вспомнила его лицо. Вспомнила вкус его губ. Вспомнила, как он мыл мне голову, стараясь не причинить боли.
Я агроном. Моя работа — возделывать жизнь. А смерть — это всего лишь компост. Рано мне еще в компост.
«Я не уйду, — подумала я, и в этой мысли проснулась моя привычная, земная упрямость. — Я слишком много вложила в этот проект, чтобы бросить его на стадии всходов. И я не оставлю его одного в этой зиме».
Я протянула руку — призрачную, сотканную из воли — и ухватилась за синюю нить.
Она была ледяной. Но этот лед не убивал. Он давал опору.
— Я возвращаюсь, — шепнула я в пустоту.
И рванула нить на себя.
***
Первым вернулось ощущение боли.
Оно ударило меня всем весом гравитации. Легкие обожгло, словно я вдохнула битое стекло. Сердце, которое молчало, вдруг совершило судорожный, болезненный кувырок и ударило в ребра.
Ту-дум!
Кровь, густая и тяжелая, толчками пошла по венам, разрывая оцепенение смерти.
Я сделала вдох.
— Хххх-ааа!
Звук был страшным, булькающим, но это был звук жизни.
Я распахнула глаза.
Мир был не серым. Он был черным и белым.
Надо мной нависало свинцовое небо, с которого падали редкие снежинки. Прямо перед моим лицом были ветки — обугленные, мертвые, страшные.
А надо мной склонился Рэйвен.
Я никогда не видела его таким. Его лицо было серым, как пепел на его волосах. Глаза — красные, воспаленные, сухие, но на щеке блестела мокрая дорожка. Он смотрел на меня с таким выражением, словно видел призрака.
Он замер, боясь пошевелиться. Боясь спугнуть этот