— И не говори — дождь с утра! Я так расстроилась!
— Ну, весна! Теперь вон, гляди, — звезды видны!
— А ты все на звезды смотришь?! Такая же! Ох, Ленка!
— Да что ты, некогда почти на звезды-то смотреть. Вот с тобой только и задрала голову! Ну а ты-то как? Все хорошо?
— Да, повезло.
— Тебе и должно было повезти. Ты у нас...
Лена не успела договорить, потому что рядом с ними остановился вдруг огромный автобус с зеркальными окнами, загудел низко и СОЧНО.
Вышли из автобуса крепкие веселые ребята, хозяйски огляделись по сторонам и сказали:
— Кто на субботник?
— Ленка, это за мной! — развела руками Милка.
— Уже? Ой, так и не поговорили!
К автобусу уже тянулись красивые женщины, приветливо здоровались с парнями, ерешучивались, занимали места.
— Мил, ты с нами? — спросил один из ребят, высокий красавец.
— Сейчас иду! — Милка помахала рукой.
— Давай!
— А телефон у тебя есть? — заторопилась Лена. — Диктуй, я запишу. — Она раскрыла
саквояж и вынула блокнот с ручкой.
— А может, поедешь с нами? — вдруг предложила Милка.
— Куда?
— Да вот в компанию. Хорошие ребята, мои знакомые. А?
— Неловко как-то, я ж никого там не знаю.
— Меня знаешь! Ненадолго! Посидим, выпьем, поговорим! Ну?
— И не приглашали меня...
— Устроим. Вить! — позвала она красавца.
— Подойди сюда. Знакомься, это Лена. Моя подруга.
Витя галантно пожал Лене руку, цепко окинул ее взглядом:
— Милости прошу к нашему шалашу!
— Неудобно, правда, — уже не очень уверенно сопротивлялась Лена, но Милка подхватила ее под руку и повела к автобусу.
Здесь было шумно и весело. Пахло дорогими духами, американскими сигаретами и хорошим коньяком.
Женщины весело поприветствовали Милку и Лену, усадили их в мягкие глубокие кресла, угостили коньяком.
Лена оглядывалась по сторонам И чувствовала себя серой мышкой среди ухоженных, пушистых, сытых кошек.
Снова и снова мелькало слово "субботник", наполненное каким-то неясным для Лены подтекстом.
Она помнила эти частые праздники труда, когда всем институтом, а потом поликлиникой, выходили они на весенние улицы, мели тротуары, жгли мусор, вскапывали газоны...? Не похоже было, чтоб эти нарядные женщины собирались на ночь глядя махать метлами или
вскапывать землю.
— А что за субботник? — тихо спросила она Милку.
— Увидишь! — смеялась Милка.
— Убирать что-нибудь?
— Нет, но тоже — работа!
— Работа и отдых! — подхватили сидящие рядом женщины. — Для кого как!
Автобус тронулся, покатил по Тверской, мягко покачиваясь, зазвучала музыка, тихонько загудели кондиционеры, то и дело кто-нибудь распахивал холодильник и доставал оттуда пепси или сок.
Лена жевала жареные орешки и, блаженно откинувшись на спинку кресла, смотрела в окно. Вечерняя Москва уже замирала.
— Мне до одиннадцати надо быть дома, — сказала она Милке. — Успею?
— Успеешь! Все успеешь! — снова рассмеялась та,
— О, да ты уже хороша! — сказала Лена. — Что смешного-то?
— А все смешно! Ты и представить себе не можешь, как все смешно!
Глава 2
Кукла и Миледи
Милка была далеко не самой красивой девочкой в классе, но из-за нее передрались между собой почти все мальчишки.
Не то чтобы она их стравливала специально, но явно испытывала гордость, когда на лице очередного кавалера появлялись фингалы и ссадины. Она с восторгом рассказывала о своей прабабке, роковой красавице, из-за которой трое молодых людей покончили счеты с жизнью, и как-то заявила, что отдастся любому, кто сделал бы это. Желающих, конечно, не нашлось, а Милка получила прозвище Миледи Клячкина. Самое обидное, что так ее назвал Савельев, в которого была тайно влюблена.
Впрочем, в тот же вечер Савельева избили, и он попал в больницу с сотрясением мозга. Милка купила апельсины и пришла его навестить. Но Савельев не захотел ее видеть. Два дня она простояла под окнами его палаты, а на третий (вернее, это была уже ночь) влезла к нему в окно.
Он лежал, уставясь в потолок, и был такой же бледный, как бинты, которыми его перевязали.
Милка присела рядом, зашептала ему в ухо:
— Сань, я тут не при чем! Эти придурки просто обалдели, козлы какие-то, козлотуры...
Савельев медленно прикрыл глаза, словно не желая ее видеть. Казалось, прошла вечность, прежде чем она услышала:
— Хотят тебя, а бьют меня.
— Я же говорю: придурки... — Милка горячо дышала ему в ухо. — Как будто нет другого способа обратить на себя внимание! — она осторожно дотронулась до его руки.
— Ой, Саня, ты ледяной весь, как...
-...покойник, — продолжил он с потрясающей своей ухмылкой, которая сводила ее
с ума. И тут же сморщился от боли.
— Ну, нет, — горячо шепнула Милка, и рука ее скользнула к нему под одеяло, — я этого не допущу!
На всю жизнь запомнилось ей это ощущение — мускулистый юношеский торс, подрагивание теплого бедра и тоненькая жилка, пульсирующая в ложбинке паха...
Насмешливый голос накрыл ее, как гром:
— По-моему, это ты обалдела.
Милка вздрогнула. И прошептала:
-...Да. Я, кажется, на все готова.
— Так прямо уж "на все"? — прищурил глаза Савельев.
— На все, на все... - одними губами сказала Милка.
— Тогда оставь меня, пожалуйста, в покое, — выговорил он раздельно.
— Нет! Нет! — Милка понимала, что отступать нельзя, невозможно.
— Почему?
— Ты этого не хочешь.
— Ты думаешь? — хрипловато спросил Савельев.
— Я ч у в с т в у ю — пробормотала Милка голосом, срывающимся от еле сдерживаемого торжества.
И осторожно сжала руку...
Но в следующий миг что-то холодное ударило в лицо, она, вскрикнув, отшатнулась. Это Савельев плеснул на нее водой.
— Ты мне не нравишься, — шепнул он, оскалив зубы. — Отвали.
Милка вытерла лицо... Сейчас она готова была убить Савельева, ударить по его больной голове, вцепиться в израненное лицо ногтями...
Но тут заметила, как что-то сверкнуло в темном углу палаты. Чьи-то глаза смотрели на нее, не отрываясь. Приглядевшись, она увидела мужчину, лет сорока.
— А вам я нравлюсь, дяденька? — спросила она, кусая губы, чтобы не разрыдаться.
Мужчина промолчал, и Милка подошла к нему поближе, наклонялась, чтобы он лучше разглядел ее.
— Ну, говорите, не стесняйтесь! За правильный ответ — приз!
— Нравишься, — послышалось из тьмы.
Ну вот и месть. Это куда лучше, чем ударить или исцарапать. Милка оглянулась на Савельева и, улыбаясь, стала раздеваться.
В лунном свете тело ее мерцало, как перламутровое.
Раздетая, она прошла мимо Савельева и легла в постель к незнакомцу...
Потом в ее жизни было бесчисленное множество мужчин, но никому она не отдавалась с такой страстью, с таким диким наслаждением, как этому невидимому телу, в узкой