– Ты простила меня? – спрашивает Ольвидо.
Услышав вопрос, Фелиситас чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Это изюм. Наверное, у меня на него аллергия.
– Нет, – отвечает она, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Отворачивается и выплевывает изюминку в салфетку. – Но хочу, – добавляет она медленно и осторожно. Слова не вылетают сами собой, как это обычно происходит с «правдивой едой», приготовленной Ольвидо. Она намеренно говорит правду, пытаясь спасти свое сердце от переполняющих его эмоций, пока они не захлестнули ее окончательно. – Может быть, когда-нибудь я тебя прощу.
– Надеюсь, – говорит Ольвидо. – Может быть, когда я стану хорошей бабушкой.
– Да. Может быть. – Фелиситас чувствует, как к ней возвращается возникшее вчера ощущение легкости, и хотя сейчас оно гораздо слабее, ничего приятнее Фелиситас еще не испытывала. Это не магия и не манипуляция. Это независимость, естественная свобода. Возможно, урагану не удастся ее уничтожить. Возможно, мама не сможет ее увезти, если они останутся в живых. Невзирая на дождь и молнии, Фелиситас воспарит ввысь. Проплывет сквозь облака, может быть, сделает остановку на луне, помашет Ольвидо и Ангустиас и крикнет им: «Вам меня не поймать. Я неуловима!»
Но пока Ольвидо держит ее в душной машине.
– Что еще делают бабушки? – спрашивает она.
– Они дают советы, – говорит Фелиситас все еще дрожащим голосом. – Но не считают себя лучше только потому, что знают то, чего ты не знаешь.
– Что ж, советов у меня предостаточно, и, думаю, совершенно очевидно, что я ничем не лучше тебя. Могу я дать тебе совет прямо сейчас? Ты не обязана ему следовать, если не хочешь. Разбуди маму и расскажи ей обо всем, что чувствуешь. Сбежать она не сможет, уж точно не сейчас.
– Она и так знает, что я чувствую.
– Не думаю. Она знает, чего ты хочешь, но не знает, почему ты этого хочешь. Ты ведь и мне никогда не говорила, почему не хочешь переезжать.
Фелиситас отчаянно мотает головой:
– Я не могу. Не могу. Не могу.
Она даже представить боится, к каким последствиям приведет ее признание. А вдруг мама схватит ее и свяжет? И Фелиситас никогда не долетит до луны.
– Можешь, – тихо говорит Ольвидо.
– Нет, – восклицает Фелиситас. – Мне страшно.
– Съешь еще риса. Он придаст тебе сил, а я буду рядом.
– Обещаешь?
– Нет, – говорит Ольвидо, внезапно расправляя плечи и глядя прямо перед собой. Хотя она не улыбается, ее глаза сияют. – Я не могу тебе этого обещать. Прости. – На ее лице появляется виноватое выражение. – Мне надо идти.
– Что? Сейчас? – шепчет Фелиситас, неожиданно понимая, что Ольвидо имеет в виду. Она хмурится и внимательно смотрит на бабушку. Та не выглядит как-то иначе. Вокруг нее тоже ничего не изменилось. – Откуда ты знаешь? Ты видишь свет? Слышишь ангелов? Или ты видишь Бога? А может, сатану?
Ольвидо натянуто улыбается, изо всех сил стараясь не отругать внучку за последний вопрос.
– Я не собираюсь портить тебе сюрприз. Но видишь? Я была права. Ураган, похоже, развеял мой прах над Мексикой.
– Твой прах уже давно бы достиг Мексики. Ты такая упрям… – Фелиситас ахает и кричит: – Подожди!
От ее крика вздрагивает и просыпается Ангустиас.
– Что такое? – бормочет она, шаря рукой вокруг себя. – Что случилось? Ты ударилась?
– Она ушла, – тихо говорит Фелиситас и открывает объятия.
Она обнимает плачущую Ангустиас и долго не отпускает, то похлопывая ее по спине, то сжимая плечи, и они сидят так до тех пор, пока не перестают рыдать облака и не начинают чирикать птицы. На этот раз Фелиситас разделяет мамино горе.
Глава 63
Ангустиас
Дождь прекращается, и через какое-то время слезы Ангустиас наконец высыхают, дыхание успокаивается. Урчание в животе возвращает ее к реальности. Пора уезжать. Она делает глубокий вдох и тянется к ключу зажигания, но Фелиситас накрывает ее руку своей, не давая завести машину.
– Мне нужно тебе кое-что сказать. – Фелиситас достает с заднего сиденья контейнер с arroz con leche.
– Ты голодная, – понимающе кивает Ангустиас. – Я тоже. У меня есть еще еда, я же собиралась завезти ее доктору Гутьерресу.
– Этого хватит, – заверяет Фелиситас и отправляет в рот полную ложку риса. Она чересчур долго жует, проглатывает и говорит: – Я не хочу переезжать.
Ангустиас недоуменно смотрит на нее. Они же не говорили о переезде?
– Я знаю, что не хочешь, но…
– Я не хочу переезжать, потому что мне здесь очень хорошо. – Фелиситас съедает еще одну ложку. На этот раз она жует быстрее, как будто кто-то собирается выхватить рис прямо у нее изо рта, если она вовремя его не проглотит. – Мне нигде не было так хорошо. Никогда.
– Неправда, ты…
– Нет. Это правда. Я терпеть не могла каждый город, в котором мы когда-либо жили, каждую школу, каждый район. Всегда, когда мы переезжаем, ты говоришь, что любая проблема, с которой мы, возможно, столкнемся, не будет иметь значения, пока мы вместе, здоровы и счастливы. Но для меня все имеет значение, и я не чувствую, что мы вместе. Сколько часов в день я действительно провожу с тобой? Когда я не в школе, я делаю уроки, а когда ты не работаешь, ты спишь. И со мной не все в порядке. Я вижу призраков. Я чувствую себя ближе к старым, мертвым людям, чем к детям своего возраста. Это же ненормально, правда? До того, как мы приехали сюда, у меня не было друзей. Ни одного. И я не была счастлива, я и сейчас не счастлива. Я одинока. – Ангустиас тянется, чтобы вытереть ей слезы, но Фелиситас отталкивает ее руку и кричит: – У меня никого нет!
– Это неправда.
– Правда. У меня теперь нет даже Эстелы, Густаво и Эмилио, потому что ты собираешься меня отсюда увезти.
– У тебя есть я.
Ангустиас хотела бы, чтобы ее слова прозвучали как безоговорочное утверждение, но выходит что-то похожее на отчаянную мольбу. Ну разве тебе меня не хватает? Разве тебе со мной плохо?
– А вот и нет. Я даже не смогла бы рассказать тебе, что я чувствую, без этого дурацкого риса.
– О чем ты? Ты же всегда можешь со мной поговорить.
– Нет. Не могу, так же как и ты не могла поговорить с бабушкой, а она не могла поговорить