Тебе было восемьдесят, и ты все еще запрыгивала в машину без моей помощи (помощь – это для старушек, а ты не умела быть старушкой). Ты все еще вышагивала по траве Хэмпстед-Хита своей грациозной волчьей походкой. Тебя заносило на поворотах, ты обнюхивала, облаивала, хулиганила, жила на пределе. В день своей смерти ты больше часа бродила по солнечному лугу, бесстрашная и беззаботная. Я так благодарна тебе за это.
Однажды на меня кто-то замахнулся; ты подпрыгнула и приняла удар. Когда я узнала, что не могу иметь детей, ты подставила мне свою шею в качестве подушки для рыданий. Мои отношения с тобой – самые долгосрочные из всех, которые мне удались, хотя любой мало-мальски компетентный психолог немедленно диагностировал бы созависимость. Ты была движителем моей жизни, метрономом моих дней. Ты задавала ритм, а все остальное ему подчинялось. Удивительное умение. Я просыпалась каждое утро от твоего осторожного поскребывания в дверь (оно было осторожным, да, но также внушающим ужас и разрушившим в конце концов все двери во всех спальнях в моей жизни – я просто стараюсь выставить тебя лучшей стороной), и последнее, что я слышала каждую ночь – это громкий умиротворенный вздох: ты залезла под свое одеяло.
Я многим признавалась в любви за эти годы: друзьям, родственникам, любовникам. Некоторые из них тебе нравились, некоторые – нет. Но моя любовь к тебе отличалась от всех прочих. Она заполняла пространства, в которых слова не имеют смысла.
Ты была кладовкой, где я могла спокойно хранить самое страшное, самое неназываемое. Ты была чистым, невинным счастьем – как трава, небо, ветер, солнце. Моя любовь к тебе не знала терпения, предела и здравого смысла. Она была одновременно бездумной и бездонной. Мой алхимик. Мой кошмар.
Благодарю тебя – за то, что ты шла рядом со мной в самые страшные, странные, острые дни моей жизни; за то, что твоя любовь не зависела от моих глупых решений и нелепых дорог, по которым я нас вела.
Благодарю тебя, Пикл. И люблю.
От четвероглазой особы, которая кричала на тебя, обнимала тебя, смеялась над тобой, кормила тебя, а также, по причинам, тебе абсолютно недоступным, зачем-то собирала твои какашки в маленькие пакетики.
29
Наконец прибыли таксы
Таксы, мальчик и девочка, были подарены выдающемуся российскому писателю Антону Павловичу Чехову Николаем Александровичем Лейкиным, редактором журнала «Осколки». Антон Павлович регулярно докладывал дарителю о жизни своих любимцев, которых назвал в честь популярных тогда лекарств: мальчик стал Бромом Исаевичем, а девочка – Хиной Марковной. Чехов мог часами разговаривать со своими собаками, а когда был за границей, писал им письма. Нижеприведенное письмо было отправлено Чеховым Лейкину на следующий день после прибытия собак в имение писателя Мелихово.
А. П. Чехов – Н. А. Лейкину
16 апреля 1893 г.
Мелихово
16 апреля.
Вчера наконец прибыли таксы, добрейший Николай Александрович. Едучи со станции, они сильно озябли, проголодались и истомились, и радость их по прибытии была необычайна. Они бегали по всем комнатам, ласкались, лаяли на прислугу. Их покормили, и после этого они стали чувствовать себя совсем как дома. Ночью они выгребли из цветочных ящиков землю с посеянными семенами и разнесли из передней калоши по всем комнатам, а утром, когда я прогуливал их по саду, привели в ужас наших собак-дворян, которые отродясь еще не видали таких уродов. Самка симпатичнее кобеля. У кобеля не только задние ноги, но и морда и зад подгуляли. Но у обоих глаза добрые и признательные. Чем и как часто Вы кормили их? Как приучить их отдавать долг природе не в комнатах? и т. д. Таксы очень понравились и составляют злобу дня. Большущее Вам спасибо. На сучке ошейник с надписью. Я предоставлю Вам его в полной целости. Также предоставлю Вам и динарии, которые Вы израсходовали на пересылку собак. Хлопоты Ваши, но расходы пусть будут мои.
Погода у нас возмутительная. Сегодня, например, в 6-м часу утра был мороз, ясное небо, светило солнце и всё обещало хороший день; но теперь, в 8-м часу утра, небо уже покрыто облаками, дует с севера и пахнет снегом. Снегу еще очень много; езда возможна только на колесах, да и то с приключениями. Не пахали и не выгоняли скота. Должно быть, скот пойдет на подножный корм не раньше мая. Целое бедствие. Солома идет по 30–33 к. за пуд. Мы продаем своим по 20, а чужим по 22, и это принимается с причитываниями по адресу благодетелей, хотя, по-моему, 20–22 к. – цена бесстыдная. Мать и я воюем с ней, но ничего не можем поделать.
Вы спрашиваете, когда я в Петербург? Эва! Да кто теперь в Петербург ездит? Если приеду, то не раньше зимы.
Теперь маленькое недоразумение, которое можете рассеять только Вы. Помирите меня с В. В. Билибиным. Он на меня в большой обиде за то, что я будто бы в одном из своих писем спрашивал у Вас, сколько у него в настоящее время детей. Он знает, что его семейное положение мне хорошо известно, и потому запрос этот насчет детей мог понять не иначе как в ироническом и, следовательно, обидном для себя смысле. Тут что-нибудь одно из двух: или я не ясно выразился в письме и Вы меня не поняли, или же В<иктор> В<икторович> не понял Вас. Будьте добры указать ему то место, где я справлялся о детях, или же втолкуйте ему, что он не понял Вас. Пожалуйста.
Холодно! Скучно без хорошей погоды.
Читал, что Вас выбрали в гласные. Поздравляю.
Прасковье Никифоровне и Феде нижайший поклон.
Желаю Вам всего хорошего, а наипаче здравия.
Разрешения на публикацию
Нами были предприняты все усилия, чтобы разыскать правообладателей и получить от них разрешение на использование материалов, собранных в этой книге. Издатель приносит извинения за ошибки и неточности и приветствует сообщения о них с тем, чтобы внести исправления в последующие издания.
Письмо 3: Из книги «С любовью от мальчика: письма Роальда Даля к матери». Копирайт © The Roald Dahl Story Company Limited, с разрешения David Higham Associates.
Письмо 6: Из книги «И снова Чак: картинки с веселой стороны жизни», Чак Джонс, изд. Warner Books, 1996, с разрешения Chuck Jones Ent., Inc.
Письмо 8: Из