Прошу не называть меня художником и мыслителем, которому случилось быть женщиной и афроамериканцем.
Прошу не называть меня мыслителем и художником, которому случилось быть женщиной и афроамериканцем.
Прошу не называть меня художником и мыслителем, которому случилось быть чернокожим и женского пола.
Прошу не называть меня мыслителем и художником, которому случилось быть чернокожим и женского пола.
Прошу не называть меня художником и мыслителем, которому случилось быть женского пола и чернокожим.
Прошу не называть меня мыслителем и художником, которому случилось быть женского пола и чернокожим.
Прошу не называть меня художником и мыслителем, которому случилось быть афроамериканцем и женского пола.
Прошу не называть меня мыслителем и художником, которому случилось быть афроамериканцем и женского пола.
Прошу не называть меня художником и мыслителем, которому случилось быть женского пола и афроамериканцем.
Прошу не называть меня мыслителем и художником, которому случилось быть женского пола и афроамериканцем.
Уважаемый редактор, я надеюсь, что, если я упустила из виду какие-то комбинации, Вы укажете мне на них.
Настоящим сообщаю, что:
Я заслужила право называться художником.
Я заслужила право называться мыслителем.
Я заслужила право называться художником и мыслителем.
Я заслужила право называться мыслителем и художником.
Я заслужила право называть себя так, как мне захочется.
Письмо 21
Живопись и скульптура – одно и то же
В 1543 году итальянский поэт и гуманист Бенедетто Варки отправил нескольким знаменитым художникам письма с просьбой изложить их мнение по вопросу о парагоне, первичном искусстве, порождающем остальные, – вовлекая их в длительную и порой пылкую дискуссию между скульпторами и живописцами, жарко обсуждающими сравнительные достоинства своих дисциплин и предполагаемое превосходство одной из них над другой. Он получил восемь ответов, в которых по большей части отстаивались предсказуемые позиции. Однако в одном случае ответ был составлен мастером как скульптуры, так и живописи – неким Микеланджело ди Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти Симони.
Микеланджело – Бенедетто Варки
1549 г.
Мессер Бенедетто!
Чтобы ясно дать вам понять, что я получил Вашу книжку, каковую я и в самом деле получил, я дам некоторый ответ на спрошенное Вами, пусть и невежественный.
Я говорил, что живопись кажется мне тем лучше, чем больше она склоняется к рельефу, и что рельеф кажется тем хуже, чем больше он склоняется к живописи. Мне всегда казалось, что скульптура – источник света для живописи и что между ними та же разница, что между солнцем и луной.
Теперь же, после того, как я прочитал Вашу книжку, где говорится, что с точки зрения философии вещи, имеющие одно и то же предназначение, и есть одно и то же, я переменил свое мнение. Я утверждаю теперь, что если обдуманность и сложность, затруднения и усилия не придают работе благородства, то в таком случае живопись и скульптура – одно и то же. И для того, чтобы так можно было считать, каждый живописец должен был бы не меньше заниматься скульптурой, чем живописью, и подобным же образом и скульптор – не меньше живописью, чем скульптурой. Скульптурой я называю любое искусство, которое осуществляется путем вычитания [материала из камня]; искусство же, которое осуществляется путем прибавления, называю живописью. На этом довольно, поскольку и то и другое, и живопись и скульптура, проистекают из одного и того же сознания; давайте помирим их и отбросим споры, на которые уходит больше времени, чем на собственно работу. Что же до того, кто почитает живопись благородней скульптуры [24], скажу так: если бы таким же было его разумение и о прочих вещах, о которых он пишет, то оно было бы не выше, чем у моей служанки. О подобных материях можно было бы сказать бесконечно много, и еще столько же останется невысказанным, но, как я уже упоминал, на это потребовалось бы слишком много времени, а у меня его мало, потому что я не только стар, но и уже почти мертв, поэтому прошу меня извинить. Вам же я свидетельствую свое почтение и благодарю Вас сердечно за слишком большую честь, которую Вы мне оказываете и которая мне не подобает.
Письмо 22
Смысл быть художником в том, чтобы жить
Американский писатель Шервуд Андерсон родился в городе Камден, штат Огайо, в 1876 году, и юные годы провел, занимаясь физическим трудом, а его карьера в рекламном агентстве, едва начавшись, была прервана нервным расстройством. В конце концов ему удалось начать поддерживать себя и семью тем, что приносило ему наибольшую радость, – сочинением, и теперь он больше всего известен как автор сборника рассказов «Уайнсбург, Огайо», вышедшего в 1919 году, и романа «Мрачный смех» 1925 года. В декабре 1926 года Андерсон с женой Элизабет и двумя детьми, Джоном и Мими, отплыли на пароходе «Президент Теодор Рузвельт» в Европу – проводить детей на учебу во Францию. В апреле следующего года, вскорости после того как Андерсон вернулся домой, он написал сыну, который обучался в Париже живописи.
Шервуд Андерсон – Джону Андерсону
Апрель 1927 г.
Хутор Рипшин, Вирджиния
Дорогой Джон!
В дополнение к моему вчерашнему письму.
Касательно живописи. Не бросайся сломя голову за чем-то только потому, что это современное – последняя мода.
Чаще ходи в Лувр и подольше задерживайся перед Рембрандтами, перед Делакруа.
Учись рисовать. Постарайся сделать руку настолько бездумно послушной, что она сама станет переносить на бумагу все, что ты чувствуешь, без твоей команды.
Тогда можно начинать размышлять о том, что ты видишь перед собой.
Рисуй то, что наполнено для тебя каким-то смыслом. Вот яблоко – что оно значит?
Собственно объект не так важен. Все дело в том, что́ он заставляет тебя чувствовать, что́ он означает именно для тебя.
Миска репы может стать шедевром.
Рисуй, рисуй – сотни набросков.
Старайся оставаться скромным. Ловкость – конец всему. Смысл искусства не в изготовлении картин на продажу. Он в том, чтобы спастись.
Той ясности, которую мне удалось обрести в жизни, я обязан своими долгими отношениями со словом.
Глупцы, которые пишут обо мне статьи, полагают, что как-то раз, проснувшись утром, я внезапно решил стать писателем и выпускать шедевры.
В литературе, как и в живописи, нет никакого особого пути. Я непрерывно писал в течение пятнадцати лет, прежде