После окончания выставки Кало сбежала из Франции, но перед отъездом успела продать Лувру один из своих автопортретов – который таким образом стал первой картиной мексиканского художника XX века, удостоившейся подобной чести.
Фрида Кало – Николасу Мюрею
16 февраля 1939 г.
Париж, 16 фев. 1939 г.
Мой обожаемый Ник! [30]Mi Niño [31], пишу тебе из постели в Американском госпитале. Вчера был первый день, когда у меня не было жара и мне позвонили немного поесть, так что мне получше. Две недели назад было так плохо, что меня привезли сюда в скорой помощи, потому что я шагу не могла сделать. Знаешь, я не понимаю почему и как эта коли-бактерия из кишок перешла на почки, но было такое воспление и так больно, что я чуть не умерла. Мне сделали рентген почек и похоже, что в них заражение этой чертовой колибактерией. Мне уже лучше и в следующий понедельник выпишусь из этой гнусной больницы. В гостиницу не поеду, чтобы не быть совсем одной, так что жена Марселя Дюшана пригласила меня к себе на неделю, пока я немного поправлюсь. Твою телеграмму получила сегодня утром и расплакалась – от счастья и потому что скучаю по тебе всем сердцем и всей своей кровью. Твое письмо, моя радость, пришло вчера, оно прекрасно, такое нежное, у меня слов нет выразить тебе, как оно меня обрадовало. Обожаю тебя, любовь моя, поверь мне я никогда никого так не любила – один лишь Диего может мне быть так же близок – навсегда. Я ни слова не сказала Диего обо всей этой мороке с больницей – он бы слишком волновался – а я через пару дней буду уже в порядке, так что теперь и нет смысла его беспокоить.
Правда ведь?
Но и кроме этой проклятой болезни у меня тут с самого приезда все вкривь и вкось. В первую очередь с выстовкой этой сплошная неразбериха. Пока я не приехала картины так и сидели на таможни, потому что этот с. сын Бретон не собрался их оттуда забрать. Фотографии, которые ты уже сто лет как выслал, он оказывается не получал – если ему верить галерея не готова к выстовке вообще, а собственной галереи у Бретона уже долго как нет. Вот и ждала днями и днями как дура, пока не встретила Марселя Дюшана (отличный художник), который один не витает в облаках из всей этой чокнутой лавочки поехавших сукиных детей сюрреалистов. Он сразу же вызволил мои картины и занялся поисками галереи. И вот наконец эта галерея Пьера Колле, которая приняла чертову выстовку. Но теперь Бретон хочет вместе с моими картинами выстовить 14 портретов XIX века (мексиканских) 32 фотографии Альвареса Браво и кучу безделушек, которые он накупил на рынках в Мексике – все это барахло, представляешь?
К 15 марта галерея какбудто готова. Но… этих 14 картин маслом надо реставрировать, и эта проклятая реставрация займет еще месяц. Мне пришлось одолжить Бретону 200 монет (долр.) на реставрацию, потому что у него самого ни гроша. (Послала Диего телеграмму про эти обстоятельства и что дала Бретону взаймы – он был в ярости, но теперь все уже и это не мое дело) У меня еще остались деньги пробыть здесь до начала марта, так что в этом смысле я не беспокоюсь.
Ну вот, а когда более менее разобрались, как я тебе описала, пару дней назад Бретон сказал, что помошник Пьера Колле, старый хрен и сукин сын, посмотрел на мои картины и заявил, что только две из них можно выставлять, потому что остальные слишком «скандальные»! Прям убить этого урода и съесть, и меня так уже достала вся эта канитель, что я решила послать все и каждого к чертям и свалить из этого тухлого Парижа, пока сама тут не чокнулась. Ты не представляешь какие тут все сволочи. Блевать от них тянет. Такие все из себя «интелектуалы» гнилые, видеть их больше не могу. Все это для меня с лишком – уж лучше сидеть на полу на рынке в Толуке и продавать лепешки, чем иметь какие то дела с этим «Артистическим» парижским сбродом. Сидят в своих «кафэ» часами, греют свои драгоценные зады и болтают без остановки – «культура» «искусство» «революция» и так далее и так далее, воображают будто они цари всего мира, выдумывают невероятную ерунду и отравляют воздух теориями того и этого, из которых ничего никогда не выходит. А наутро дома и поесть ничего, потому что ни один из них не работает, а живут как паразиты с горстки богатых шлюх, которые млеют от «Гения» этих «творцов». Говно и ничего кроме говна, вот они кто. Не могу представить, чтобы Диего или ты тратили время на пошлые сплетни и «интелектуальные» разговоры. Поэтому вы не вшивые «артисты», а настоящие мужчины – боже! Стоило сюда приехать хотя бы для того, чтобы увидеть, как Европа протухается и как все эти люди – эти бездельники – и подарили нам гитлеров и муссолини. Спорю на что угодно, я буду ненавидеть этот город и людей в нем до конца жизни. Такая ложь, такие подделки, я тут уже зверею. Надеюсь только, что скоро поправлюсь и свалю отсюда.
Билет у меня еще долго не истечет, но я уже забранировала каюту на «Иль де Франс» на 8 марта. Надеюсь, что смогу на нем отплыть. В любом случае дольше 15 марта здесь не останусь. К черту выстовку в Лондоне. Вообще к черту все, что имеет отношение к Бретону и к этому поганому месту. Хочу обратно к тебе. Скучаю по каждой минуте с тобой, твоему голосу, твоим рукам, твоим милым губам, твоему смеху – такому чистому и честному. По ТЕБЕ. Люблю тебя, мой Ник. Я так счастлива, когда думаю, что люблю тебя – что ты меня ждешь – что ты меня любишь. Радость моя целуй Мам [32]на мое имя, все время ее вспоминаю. Целуй Арию и Лею [33]. Сердце мое полно нежности и ласки к тебе. И особый поцелуй от меня в твою шею. Передай привет Мэри Скляр [34] если ее увидишь и Раззи [35] тоже.
Письмо 28
Я ему не Мауриц
Голландский художник М. К. Эшер родился в 1898 году