Путь молодого архитектора все чаще совпадает с путем партии.
1933 год, январь. Нацисты пришли к власти, он счастлив.
Март. Он переоборудует здание для вновь созданного министерства образования и пропаганды, которым руководит Йозеф Геббельс, один из самых близких к фюреру людей.
В том же марте он называет беспомощным проект оформления эспланады берлинского аэропорта Темпельхоф, где должен состояться митинг, на котором будет выступать вождь. Ему бросают вызов: попробуй сделать лучше. На следующий день он предлагает установить длинную трибуну, над ней – гигантские баннеры со свастикой, освещенные большими прожекторами. Мероприятие проходит 1 мая и имеет огромный успех; вождь приходит в восторг от декора сцены.
В июне он молниеносно переоборудует квартиру Геббельса. Вождь не верит в осуществимость этого проекта и с улыбкой заключает со своим министром пари. Он, как и его приближенные, любит заключать пари на рискованные действия подчиненных; для них это такая азартная игра, и они часто устраивают жестокие розыгрыши тех, на кого спорят. Молодой архитектор сумел выполнить заказ вовремя, и вождю любопытно ознакомиться с результатом. Он находит все великолепным, кроме развешанных на стенах «картин» некого Эмиля Нольде. Это гражданин Германии арийского происхождения, восторженный поклонник нацизма и фюрера, антисемит из антисемитов, чьи обличительные речи против евреев сравнимы с выступлениями самых неуемных штурмовиков. Последователь экспрессионизма, Нольде предпочитает искаженные, карикатурные, отвратительные фигуры и лица неоклассическим красавцам эфебам и красавицам кариатидам, столь любимым вождем. Вождь ненавидит экспрессионизм; увидев эти произведения у своего министра, который гордится авангардистскими вкусами, он негодует. Нольде пишет, как еврей, значит, это немец c корнями, замазанными еврейством. Еврей, маскирующийся немцем арийского происхождения. Нацист еврей! «Кто еврей, решаем мы сами», – вроде бы заявил Геббельс кинорежиссеру Фрицу Лангу, ашкенази по матери, которого убеждал остаться в новой Германии. И только они решают, кто имеет право быть нацистом. Нольде экспрессионист, следовательно, неправильный нацист. У него не тот вкус, и он совершил художественное преступление, поэтому Геббельс тут же снимает его картины, заодно обвиняя во всем «этого Шпеера». Вождь пожимает плечами; для него это неважно.
Геббельс относится к молодому архитектору сравнительно равнодушно. Он обращает на него не больше внимания, чем на остальных работников, и их отношения – это отношения начальника и подчиненного. Да, Шпеер архитектор, но не единственный; в рядах партии все время появляются новые архитекторы. К нацистам также присоединяется все больше юристов и врачей – представители этих трех профессий массово стремятся в партию, привлеченные нацистскими программами – строительной, юридической и расовой. Геббельс без опасений рассказывает своим приближенным, а те передают Шпееру, об увлечении вождя его недавними работами – в Темпельхофе и в министерстве пропаганды – и о вспышке ненависти к картинам Нольде.
Архитектор усваивает полученную информацию, лучше узнает вождя и мгновенно адаптируется. Так его никто и никогда не хвалил, и уж точно не Тессенов. Одобрение самого могущественного в Германии человека наполняет Шпеера радостью.
Совпадение мнений для него всегда важнее и приятнее, чем разногласия. Вообще-то он сам не знает, любит ли экспрессионизм, и ему это безразлично. Например, он называет себя меломаном, бывает на концертах, знает известных дирижеров и музыкантов, о которых кратко, но с восхищением пишет в своих «Воспоминаниях». Однако ни разу не упоминает в них Антона Веберна, Игоря Стравинского, Альбана Берга или Арнольда Шёнберга, которых странно игнорировать, если интересуешься музыкой. На первый взгляд, он один из молодых образованных буржуа 1920-х годов, преследуемых навязчивой боязнью пройти мимо набирающих силу ценностей и нежеланием походить на своих родителей, бабушек и дедушек, с презрением встретивших импрессионизм, фовизм, Гогена, Ван Гога и остальных гениев последней четверти XIX и начала XX века. Но на самом деле в его социальной среде считается обязательным любить искусство потому, что так принято, а не по убеждению. Живопись и музыка для него скорее развлечение, чем нечто большее, он не участвует в яростной и страстной полемике, какая случается у подлинных меломанов и поклонников живописи. В лучшем случае эти виды искусства выполняют для него роль декора.
А Шпеер – мастер декора, причем в любом масштабе, от квартир до массовых мероприятий, так же, как вождь – мастер искусства манипулировать аудиторией посредством голоса, вне зависимости от того, выступает он перед огромной толпой или перед одним человеком.
Этому молодой архитектор был свидетелем на протяжении всей своей жизни, даже тогда, когда с презрением отрекся от вождя. Шпеер стал нацистом в один вечер благодаря этому голосу и перспективам, о которых тот вещал.
8
Декабрь 1930, Германия
Впервые архитектор увидел фюрера на митинге в зале собраний городского сада. Главное, он впервые его услышал. Это было в декабре 1930 года в Берлине во времена Веймарской республики, пагубного периода существования «системы».
Коммунисты и нацисты называли Веймарскую республику «системой» и сохранили это ее обозначение навсегда. Они говорили, что «система» – это гнилой государственный механизм, помесь мягкости по отношению к преступникам и авторитаризма по отношению к честным трудящимся, за ней скрывалась худшая из диктатур, диктатура демократов, продавшихся всем: американцам, евреям, владельцам предприятий, мировой олигархии банков и трастов. Нацисты всегда будут отзываться о ней именно так на всех сборищах новой власти, даже когда в свою очередь невероятно разбогатеют. Они часто будут повторять, что граждане Германии арийского происхождения пострадали от «системы» гораздо больше тех, у кого имелись смешанные или чисто еврейские корни. Достаточно было посетить кабаре и ночные заведения Берлина, Ганновера или Дюссельдорфа, окунуться во всю эту вибрирующую ночную жизнь Веймарской Германии, чтобы увидеть обедневших красавиц-ариек с голой грудью и длинными ногами, продающих себя пестрой псевдогерманской толпе отвратительно пузатых и опухших личностей сомнительного происхождения, с багровыми щеками, сигарной вонью изо рта и вытаращенным глазом за стеклом монокля.
Архитектор тогда прозябал на жалкой позиции даже не профессора, а ассистента профессора Тессенова в Берлинской высшей