А второе, и самое главное, – это то, что написано на хлопушке. В современном кино, а тем более сериале, снимается по нескольку тысяч, а то и десятков тысяч кадров. Причем снимаются они, разумеется, не последовательно, а вразброс. Один кадр к сцене может быть снят сегодня, а следующий – через пару месяцев. И что же случится, если та самая ничего не значащая, по ее мнению, девочка ошибется? Работа всей команды, всей сотни человек, уйдет в никуда. Этот кадр, скорее всего, потом просто не смогут найти.
В кино все зависят от всех. И это замечательно.
Но из этого вдохновляющего тезиса рождается следующий. Ты, режиссер, зависишь от всех. Режиссер – это та профессия, в которой ты сам, своими руками ничего не делаешь. Все, абсолютно все делает команда. Ты просто не в состоянии контролировать каждый аспект процесса. Каждую заклепку на костюме, каждую чашку на столе, каждую прядь прически. Абсурдность ситуации состоит в том, что при этом именно ты за все это отвечаешь. Перед продюсером, перед зрителем, перед собой, в конце концов. В ту секунду, когда ты сказал: «Стоп! Снято!» – ты принял на себя ответственность за все, что было в кадре. За все, что сделано твоей командой.
И чтобы не проклинать себя, группу и весь мир, ты должен очень внимательно работать на подготовительном периоде. Есть в кино такое понятие, как «читка». Это когда режиссер вместе с группой читает сценарий и обсуждает с коллегами каждую сцену. Как она будет снята, какой в ней должен присутствовать реквизит, костюмы и т. д. Типичная ошибка начинающего – считать, что все, что он скажет, будет понято и принято. Во-первых, скорее всего, режиссер не заканчивал ораторских курсов и будет косноязычен, как и большинство людей. Но даже если он Цицерон от рождения, остается проблема с тем, как его услышат и поймут члены группы. Утвердить цвет каждого цветочка на тарелочке – задача нереальная, не говоря уже о том, что быть специалистом во всех областях сразу просто невозможно, что бы там режиссер про себя ни думал. Более того – каждая служба ограничена своим бюджетом, и если тарелочки с синей каемочкой, которые так хотел режиссер, будут стоить слишком дорого, то придется покупать с фиолетовой. И точка. Потому что только такие и есть в магазине. Причем режиссер в этот момент, скорее всего, будет на отсмотре натуры или на пробах, и утвердить это решение не сможет. Значит, руководитель службы будет сам принимать решение, покупать их или нет. Все. Тотальный режиссерский контроль закончился. Он невозможен по определению. Кино – искусство коллективное.
Это значит, что в момент «читки» первое, что ты должен понять, – что за люди с тобой работают. Скорее всего, это будут неизвестные тебе работники, потому что команда каждый раз набирается заново. И с этими незнакомцами ты будешь делать свое кино. И как только ты сказал эту фразу – ты проиграл. Это не твое кино, это ваше кино. Эти люди будут не спать ночами, они будут мерзнуть на ветру, мокнуть под дожем, они будут, проклиная весь мир, тащить стокилограммовые приборы на гору. Ради чего? За зарплату? За зарплату ты получишь равнодушных людей, работающих «от сих до сих». Людей, которые тебе будут объяснять, что сделать то, что ты хочешь, просто невозможно. И ты останешься один. Делать свое кино.
Если ты этого не хочешь, то впусти людей в себя. С их проблемами, бзиками, слабостями. Постарайся понять, что ими движет. Сумей донести до них свою идею. Докажи, что она классная. Сделай их своими соратниками. И снимайте кино. Вместе.
Дело было в Одессе. Первый съемочный день. Бардак. Группа еще как следует не познакомилась. Схема работы не отлажена. Накладки идут одна за другой. Жара сорок градусов. Прямое палящее солнце. Сказать, что я раздражен, – ничего не сказать. Я прошу по рации принести мне воды. Проходит десять минут – воды нет. Я прошу еще раз. Еще десять минут – воды снова нет. Я уже не прошу, а требую!
В ответ слышу из рации молодой девичий голос.
– Что вы ко мне пристали? Смогу – принесу. Ждите. Без вас дел море!
Я столбенею. Желчно осведомляюсь у директора, откуда у нас в группе такая «профессиональная» буфетчица. Он мямлит про то, что она первый раз в кино. «И это дает ей право орать на режиссера на всю площадку?» – продолжаю вопрошать я.
Директор бледнеет и убегает за водой сам.
Пока он бегает за водой, хотя это и не входит в его обязанности, мне сообщают, что это его племянница. «Ну ладно, – говорю я. – Дам ей шанс».
Директор-то хороший. Я его знаю уже пятнадцать лет, и у него все всегда работает как часы.
Но через час ситуация повторяется. И тут уже напрягается вся группа. Дело не в воде – без нее я переживу. Дело в том, что власть режиссера на площадке эфемерна. И если ее не поддерживать, то все развалится. Я поворачиваюсь к директору. Он опускает взгляд. «Завтра ее не будет».
Объявляют обед. Его обычно привозят другие люди, и буфет может немного отдохнуть. Я иду по площадке и вижу молодую девушку, которая сидит в стороне и нервно курит, затравленно озираясь по сторонам.
Вот она, моя фея-буфетчица. Мастер коммуникации.
Сажусь рядом. Обвожу взглядом площадку и задаю, наверное, единственно правильный вопрос: «Страшно?»
И девушку прорывает. Она начинает рыдать. Внезапно рядом со мной оказывается не хамящая хабалка, а загнанный, потерявшийся ребенок.
Она рассказывает, что она в ужасе, что ничего не понимает. Что все от нее чего-то хотят, чего-то требуют. Что рация хрипит, и она не может понять, к ней ли обращаются. И что от страха она начала на всех орать, а она этого сама не любит. Но орет. Ненавидит себя и продолжает орать. Она нервно затягивается сигаретой. Потом наклоняется ко мне и по секрету сообщает, что