Снова забабахал соль. Кажется, ненадолго отключился.
Проснулся от звяканья ухватов, потом в дверь постучались.
– Иван Александрович, – услышал я голос хозяйки. – Вставайте, завтрак уже на столе.
Встал, умылся, оделся. Посмотрел на стол и понял, что есть сегодня не смогу. От боли уже щека дергается, глаз болит. Наталья Никифоровна, посмотрев на меня, заахала:
– Иван Александрович! Как щека-то распухла! То-то ты ночью скакал.
– М-м-м…
– К знахарке надо идти, та зашепчет, – уверенно заявила хозяйка – вдова коллежского асессора и дворянка.
– М-м? – попытался спросить – где эта бабка? Уже на все согласен.
Если бы мне кто-то раньше сказал, что отправлюсь за полторы версты к какой-то бабке, что станет заговаривать зубы, решил бы, что кто-то сошел с ума. Либо тот, кто мне об этом сказал, либо я сам.
Но нынче мне было глубоко наплевать, что и кто скажет, поэтому просто оделся и зашагал вслед за хозяйкой на окраину города, прошел в низенький дом, крыша которого сровнялась с землей, где печь топится «по-черному», стены покрыты столетней сажей, уселся на лавку… Древняя старуха, похожая на прабабушку бабы Яги, сразу же оценив мое состояние, вытащила из-под стола бутылку с чем-то похожим на воду, налила жидкость из нее в чашку с отбитой ручкой, кинула туда камушек, похожий на «чертов палец», и принялась что-то шептать. Историк, сидевший во мне, нынче забился так глубоко, что предпочел не высовываться, и я расслышал только слова молитвы, да еще пожелание моей зубной боли «уйти и не приходить». Закончив шептать, бабуля придвинула мне чашку и приказала:
– Пей, барин.
– М-мть?
– Нет, не полоскать. Пить.
Ну да, помешкал немного, потом выпил. Авось это вода колодезная или хотя бы из родника…
– Держи.
Знахарка протянула мне нож – серебряный, с закругленным кончиком. Для масла, что ли? Старинный, однако.
– Упри в щеку, гладь там, где зуб болит, и говори: нож боли боится, боль – ножа, нож боль прими, боль-боль, уходи сегодня, приходи вчера.
И я, титулярный советник, старший следователь по важным делам (о высшем образовании и корочках кандидата наук промолчу!), принялся тереть кончиком ножа щеку и бормотать:
– Нож боли боится, боль – ножа, нож боль прими. Боль-боль, уходи сегодня, приходи вчера.
А ведь ушла, боль-то! Господи, прости ты меня дурака за то, что о револьвере задумался! Глупости это! А жить-то как хорошо!
– Бабуль, сколько с меня?
– Да сколько не жалко, барин.
Да мне вообще не жалко! Сколько у меня в бумажнике? Все деньги с собой не ношу, но рублей тридцать-сорок должно быть. Вот, сейчас все и отдам.
– Иван Александрович, не спешите, я сама отдам, потом рассчитаемся.
Хозяйка протянула знахарке рубль, кивнула бабе Яге и потянула меня за собой. Наставительно сказала:
– Иван Александрович, вам еще надо позавтракать – яичницу вашу любимую быстро поджарю, а потом на службу идти.
Глава первая
Деревня Борок и ее обитатели
– Иван Александрович, а почему ты без ничего? Без плаща или хоть рогожи какой? – удивленно воззрился на меня Ухтомский.
Я хмуро отмахнулся. Выходил из дома – дождя не было, потом полилось, словно из ведра. Добежал до полицейского участка, где меня ожидали пристав и городовые Смирнов с Егорушкиным, с которыми поедем в Борок. Все трое, поверх шинелей, облачены в плащ-накидки с капюшонами.
– Не, ваше благородие, промокнете, – покачал головой Смирнов, словно я сам об этом не знаю. – Надо было хоть рогожу какую взять.
Что делать, если у меня ничего нет? Ни плаща нет, ни зонтика даже. Судебным чиновникам, в отличие полицейских, накидки не положены. Можно бы самому купить охотничий плащ, вроде того, в чем ходит мой сельский коллега Литтенбрант, но до сих пор не собрался. Опять-таки – надобности не было. Мне для начала хотя бы башлыком обзавестись. Октябрь, уже не жарко, а скоро зима. Не силен я был в тонкостях форменной одежды чиновников, не задумывался, каково ходить в фуражке по холодам? Сейчас осознал, что хреново. Пальто с меховым воротником у меня есть, но зимние шапки для нашего брата не предусмотрены, чтобы спасти уши и голову, чиновникам положено в зимнее время носить башлыки – что-то вроде теплого съемного капюшона. Беда, что в Череповце его не купить. Здесь можно сшить (как говорят – построить) мундир, шинель и пальто, тебе стачают любую обувь (хоть на манер французской!), а вот фуражки и башлыки приходится заказывать в Новгороде или Санкт-Петербурге. Надеюсь, со временем местные предприниматели развернутся, откроют мастерские по изготовлению нужных чиновникам предметов гардероба.
– Надо было хоть что-нибудь с собой взять, – продолжал причитать Смирнов.
Чего терпеть не могу, так подобных причитаний. Все мы задним умом крепки, а говорить – надо было так сделать, а не этак, раздражает. И сразу теща вспоминается. Она тоже поныть любила.
– Что я возьму? Зонтик или капор женский? – огрызнулся я. – Ты мне помочь чем-нибудь можешь? Если нет, то помалкивай и радуйся, что своя голова сухой останется. И задница заодно.
Пока воспитывал городового, что старше меня в два раза, пристав Ухтомский успел открыть шкаф и вытащить из него серый сверток. Развернув его, продемонстрировал плащ-накидку.
– Новехонькая, – сообщил пристав. – Берите, Иван Александрович, пригодится.
– Вот, спасибочки, Антон Евлампиевич, – обрадовался я, накидывая плащ. Показалось, что теплее стало. – Верну в целости и сохранности.
– Не вздумайте! – замахал руками Ухтомский. – И денег не предлагайте, обижусь. Подарок это. У меня таких штуки три, не знаю, куда девать. Выдают раз в пять лет, а я еще прежние не сносил.
Выехали двумя колясками. На первой мы с приставом, на второй городовые. Пока двигались городом – еще ничего, но на выезде, как перебрались через реку Ягорбу, дорога стала похуже, но ехать можно. Но как только свернули, вместо дороги пошла грязь и сплошные лужи.
– Дождь тут вчера и позавчера лил, – сообщил Ухтомский. – Странное дело, что до нас только сегодня добрался.
Я покивал. Как такой дождь называют синоптики? Вроде пятнистый.
Под копытами лошадей мокрая земля хлюпала, колеса проседали, словно не по земле едем, а по болоту. И сверху лило. Спасибо Антону Евлампиевичу, иначе уже промок бы насквозь.
– Это еще ничего, – утешил меня пристав. – Если на Белозерск ехать, там глина сплошная. Когда намокнет – телега вязнет по самые оси, спицы залепит, колеса, словно караваи ржаные, не крутятся. Приходится вылезать и толкать.
– Сыро – это даже и хорошо, – продолжал