Нет, не нужно всего этого знать моей тётке. Пусть она как можно дольше проживёт в этом благом неведении. Не нужно моей Пане никаких преждевременных инсультов и инфарктов!
— Я для того тебе это всё говорю, Серёжа, чтобы ты понимал, какое доверие было оказано этому Игумнову! — Пана горестно поджала губы, — Прежде, до него под мою руку попадали только те товарищи, которые в течение года уже безупречно зарекомендовали себя на других кафедрах! — она снова взяла многозначительную паузу и уставилась на меня печальными иудейскими глазами правоверной большевички.
— Да понял я вас, тётя, понял! — нетерпеливо прервал я трагичное мхатовское молчание пустившейся в патетику родственницы, — Понял я, что подлец он редкостный, этот ваш Антон и, что мерзавец первостатейный. И, что наглая кобелирующая личность этот Игумнов, я тоже вкурил! Да-да, вы правы, персонаж он, так сказать, сомнительный и высокого доверия партийного руководства не оправдавший! Я даже не стану с вами спорить, что самое ему место в аду! В преисподней! И не в обычной геене огненной, а, чтобы всенепременнейше в уголовном розыске Октябрьского РОВД… — горячо поддержал я профессоршу, расстроившуюся несовершенством морали своего бывшего и не в меру блудливого ассистента.
— Как есть, согласен я с вами во всём и полностью, Пана Борисовна! — повторился я в уважительном прогибе перед тёткой, — Но вы мне всё-таки по существу поясните, на чем он попался? В чем его главный смертельный грех выразился? Конкретно? За что его с работы выперли так безжалостно? Он, что, партийную кассу со взносами стырил? Или на интимную близость с кем-то из ветеранок коллективизации и НЭПа посягнул?
Тётка вроде бы отмерла, но появившийся на её щеках нервический румянец, мне категорически не понравился. Её взор, обращенный на меня, снова заледенел и стал классово чуждым.
— Ты всё шутишь, Серёжа⁈ — без одобрения отреагировала на мою провокационную реплику Левенштейн, — Ну, причем тут коллективизация и, тем более, причем тут НЭП⁈ Я с тобой серьёзно, а ты…
Рассматривая меня без прежней родственной приязни, Пана расстроено покачала головой.
— Он секретаршу нашего декана за грудь схватил! Схватил с самым, что ни на есть, недвусмысленным вожделением и абсолютно бесстыдно! В присутствии руководства деканата и всего преподавательского коллектива! Прямо на заседании кафедры.
Не на шутку разошедшаяся тётка походила в данный момент на кипящий самовар.
— Хотя погоди, Сергей, а, может быть, ты тоже считаешь, такое поведение нормальным⁈ — профессор Левенштейн подозрительно сощурила горящие недоброй чернотой глаза.
Нет, так я не считал. Сказать по совести, я ожидал не этого. Чего угодно ожидал, но никак не этого. Например, я бы ничуть не удивился по поводу какого-то не шибко разнузданного, но умеренного и ни в коем случае, не массового разврата. Безобидного эпизода, каковые нередко случаются после какого-нибудь очередного субботника. Или во время обычного кафедрального корпоратива. К примеру, на Новый год или на Восьмое марта. А что? Дело-то житейское. Кто без греха и с кем такого не случалось? Вполне допускаю, что два разнополых и обязательно политически грамотных преподавателя-коммуниста предварительно употребили горячительного. Вместе с коллективом и чисто символически. После революционного праздника или иного общественно-полезного мероприятия в виде демонстрации трудящихся. Или после всё того же ленинского субботника. А затем, как это зачастую бывает у высокодуховных людей из интеллигентной педагогической среды, они, допустим, уединились где-нибудь в укромном уголке. Но в самый разгар интимно-ленинских чтений были там внезапно застигнуты. С томиком Ильича в руках, но без штанов. Как говорится, прихвачены на горячем… Кем-нибудь из возрастных импотентов с большим партийным стажем и соответствующей должностью. И обязательно из числа тех озлобленных на жизнь парт-евнухов, которым в силу их почтенного возраста или хвори, плотские утехи уже недоступны. И потому они теперь усиленно блюдут нравственные устои молодых коллег. Да-да, всё верно, в СССР секса как не было, так нет его и сейчас. Но почему-то при этом всё прогрессивно мыслящее население страны, непрерывно и остервенело трахается. Напевая при этом «Интернационал» и шагая семимильными шагами к торжеству коммунизма. Весь этот неразрывный блок коммунистов и беспартийных. И, само собой разумеется, что не по зову блуда они предаются грешной любви, а исключительно заради жизни на Земле. Перекрёстно и неустанно опыляя друг друга на радость отечественной демографии. Все граждане страны Советов, в том числе и приснопамятные парторги, это прекрасно знают. Они, которые сами партаппаратчики, по мере сил так же участвуют в данном увлекательном процессе. И потому к сложившимся реалиям относятся с глубочайшим философским пониманием. Но только ровно до той поры, пока тайное интимное не становится явным общественным. Вот уже тогда, когда чья-то не оформленная в ЗАГСе плотская радость вылезла наружу, пощады от них не жди! Вот тогда эти товарищи уже без всякой жалости любого заклеймят несмываемым позором. И проявив партийную принципиальность, навсегда изломают жизнь.
Но Антон-то каков! Он, конечно же, орёл и красавчик, тут надо ему отдать должное. Как говорится, безумству храбрых поём мы соответствующую песню… Однако, полученное от тётки знание ничего в моей голове не прояснило. Непонимания в ней стало еще больше. С одной стороны ясно, что ни один клинический дебил ни при каких обстоятельствах не способен окончить истфак. Да еще с красным дипломом. А затем еще год на том же истфаке проработать преподавателем. Нет, это просто не реально, это утопия! Я сам половину своей жизни прожил в СССР и мне тоже посчастливилось сдавать Историю КПСС. Радость, доложу я вам, весьма сомнительная и никакого удовольствия не приносящая! А он её, ко всему прочему, еще и преподавал! Поэтому я очень хорошо понимаю, что свой, мягко говоря, необычный подвиг ассистент Игумнов совершил