Вообще, баланс жидкостей в теле монстры более хрупок, нежели в человеческом, именно из-за слабости в ней двух начал из четырёх — потому жизнь её держится на хрупком равновесии всего двух элементов.
Я убедился, комит, что предо мной не обманщица и не бесноватая, но живая реликвия иного века, впрочем, искренне принявшая христианскую веру и придерживающаяся того же символа веры, что и мы с тобой.
К письму прилагаю зарисовки, на коих в меру своих скромных сил изобразил особенности её тела, а также их размерения и пропорции,
Да хранит тебя Господь.
Амвросий Аврелий, магистр коллегии медиков города Моридун, цивитата Деметия, провинция Валентия.»
Королева
Что до вечера не дожить, ты знала до рассвета. Словно утром, вместе с зеркалом и водой для омовения принесли приговор и велели молиться — о спасении, об утешении. О мужестве принять судьбу.
К завтраку слабость отступила, словно испугавшись ароматного бекона, горячих овсяных лепешек с медом, вареных яиц… Когда-то ты предпочитала легкий завтрак — до того, как взвалила на плечи страну и неожиданно ощутила, что, пожалуй, легковато будет, можно и колонию-другую прибавить. Только серьезные дела на пустой желудок не делаются.
Напротив сидит Он, беспощадные глаза небесного цвета сверлят насквозь. Постоянный советник когда-то называл тебя блудницей вавилонской, теперь именует дочерью избранного народа. Тяжело придется в этой стране девочкам, решившимся отступить от веретена да подойника. Их будут сравнивать с тобой — скалой над штормовым морем, обнаженной навстречу буре сталью, запахом вереска, что доносит с вершин, с неутомимым зверем… А у тебя только и осталось сил — на один день. Нет, меньше — до раннего вечера. Что ж, этого хватит.
За длинным столом — вОроны да ворОны. Черные камзолы, черные платья. Местная, здесь же, в столице, тканая и крашеная шерсть. Простые — ни рамок, ни подбивок, только войлочная подкладка, чтобы соблазнительные формы меньше вводили мужчин в искушение. И все равно… Ты скачешь по городу — оглядываются. Как бы ни сверлили голубые глаза святого — приятно!
У тебя осталось несколько часов. Нужно многое успеть. Самое важное — сделать так, чтобы смерть матери не стала проклятием для сына. Ты умрешь рано и не сама, несмотря на колотье в боку, такое злое в последние месяцы. Врач? Не знает, и не узнает: ему не позволят вскрытия. Он нужен лишь для того, чтобы время от времени сообщать подданным: Всевышний сохраняет королеву в полном здравии, расцвете сил и красоты. Былая грешница благословлена свыше, отныне хворать — не ей.
Взгляд сына… Серьезный. Взрослый. Хорошо. Здесь — успела. Только мрачен. Обычно — куда более весел. Для него и вездесущий черный цвет, и постоянные разговоры лишь о войне, окоте, урожае, улове, бое китов, новых кораблях на верфи и новых ткацких станках на мануфактурах — привычная, интересная утренняя беседа, а шипящее в подсвечниках сало — признак обычного королевского утра. "В заботе о стране королева встает затемно".
А когда-то засветло ложилась! В канделябрах пылали подожженные с обоих концов свечи, ярчайший воск, не плавясь, обращался в тонкие ароматы. Смех, песни, каскады острот, звуки флейт, скрипок, гобоев. Тогда ты валилась спать без ног — оттанцовывала! Теперь под теми же сводами — никакой чужеземщины. Слышны либо пронзительные трели зори да отбоя, либо негромкий девичий голос, напевающий песнь об увядших навеки цветах. Вечная грусть о рыцарях, не вернувшихся с залитых кровью долин. И о том, кто вернулся — ненадолго. У тебя с ним была неделя — от венчания до отпевания. Вы — знали, как ты теперь. Торопились… Успели! У сына лицо отца, его голос, его стать. От тебя — только глаза: чуть настороженные, чуть усталые, чуть проказливые.
— Мама, тебе грустно? Почему?
При иных дворах сын бы видел мать раз в неделю и титуловал "вашим величеством", в редких порывах душевной близости опускаясь до "дражайшей матушки". Не здесь! У черного цвета, выходит, есть преимущества. Вот, сейчас ты позволишь себе улыбку.
— Сегодня ты останешься один, поэтому. Сегодня ты займешься дипломатической перепиской. А у меня дела в городе.
Обычные слова, наполовину предназначенные голубоглазому проповеднику. Старик честен — ему поверят. Он видит мир состоящим из знаков и откровений и когда — ах, могла бы ты хоть подумать: если! — юноша осиротеет, проповедник скажет пастве: "Королева знала". Может быть, тогда неудача — знамение неправедности, превратится в судьбу — знамение мученичества.
А вОроны встрепенулись. Да, королева желает провести ревизию. Заодно посмотрит новый стопушечник. Но сперва — казначейство, потом… Дел много, а нужно успеть до вечера. Оставить королевство в полном порядке, сдуть последнюю пылинку! Пусть государственная машина, в последний раз проверенная и смазанная, не беспокоит наследника мелочами хотя бы месяц-другой, а если повезет, то и год.
Государство… До тебя его здесь не было, да и ты первые годы обходилась без: была Страна, был Народ, были Знать и Двор. Государства не было. Теперь у тебя в кулаке Армия и Церковь, Казначейство и Армия, Флот, Суд, Почта… Из старого остался народ — и, конечно, горы. Остальное… если уж хватило сил переделать себя, то с чем было не справиться?
Кто не подошел к новой жизни, не захотел меняться — умерли. Со славой, о! Иные, впрочем, бежали. По отголоскам их судеб ты иногда пытаешься угадать, что бы тебя ждало, выбери ты тогда коня, а не меч. Могла бы… наверняка бы выбрала — если бы представляла себе, как жить — без него. А все равно — пришлось.
Без того, что явился тебя вытащить из темницы — не архангелом с огненным мечом, а дурно одетым юношей, отвязывавшем лодки — чтобы задержать погоню. Потом вы гребли — плечо к плечу, потом скакали — бок о бок, до тех пор, пока из-за холма не вырос лагерь армии. Твоей армии, собранной и возглавляемой — не им. И не тобой.
Армия была разбита спустя несколько дней — в хлам, в раздрызг, во прах. При тебе остался он, еще несколько таких же юнцов с влюбленными глазами, и два пути. На чужбину — и на верную смерть.
Как же они на тебя смотрели, когда ты повела их вперед, решившись поменять скучные годы на минуты рядом с любимым. Они были искренни и прекрасны, и любые двое были — увы, увы — вдвое моложе тебя. Это было как в балладе — до первых выстрелов. Потом началась тактика. Утомленному и расстроенному погоней победителю хватило